— И где они?
— Они не подходят для рая,— спокойно признался я.
— А Муха? Он тут при чем?
— Это порыв вдохновенного безумия, который, по моей мысли, также должен был вас привлечь. Откуда нам было знать, что вы его убьете?
— Ладно, вот я здесь. И что дальше? Неужели все это затеяно только ради того, чтобы меня унизить?
— О! Не стану притворяться, что не рад этому. Но моя цель больше, чем просто месть.
— Чего же вам надо?
— Эдвард,— я улыбнулся,— я хочу, чтобы вы к нам присоединились.
Миссис Гроссмит (которой вскоре предстояло стать миссис Бардж) внезапно проснулась перед рассветом, сама не понимая почему. В комнате было тихо, хотя из соседнего сада доносилась вечная птичья песнь, неумолчные арии и гимны пернатого племени. Большую часть жизни миссис Гроссмит поутру первым делом задавалась вопросом: отчего же они всегда так веселы? Но после встречи с Артуром она постигла ответ. Подумав о нем, от удовольствия она коротко вздохнула — вышло нечто среднее между всхлипом и счастливым стоном. Она потянулась, чтобы коснуться его, но обнаружила только пустую постель, еще теплую, но прискорбно покинутую женихом.
— Артур?
Если вы разделяете викторианское негодование по поводу того, что влюбленные делят ложе до заключения брачных уз, то держите его при себе. Я не приемлю этого устаревшего ханжества и смею вас заверить, в новом государстве Пантисократии места вашему морализаторству не найдется. Угнетающие принципы наших отцов и дедов канут в небытие, и их сменит нечто куда более живое, прекрасное и настоящее. Человеческая природа, освобожденная из тюрьмы, созданной обществом для себя самого в искренней ненависти к себе, будет процветать. В новом веке мы все уподобимся Эммелине Гроссмит и Артуру Барджу.
Домоправительница забеспокоилась. У нее шевельнулось первое слабое подозрение, что предстоящий день полетит кувырком, и сразу же веселое чириканье птиц у кормушки перестало ее вдохновлять. Она села в кровати, подоткнула под спину подушки и стерла с глаз жесткие хлопья вещества, которое скапливается в уголках век во время сна. Не в силах удержаться, она сунула крошки в рот и принялась задумчиво их жевать, но привычный ритуал не помог ей поднять настроение. Она снова позвала:
— Артур!
Дверь в спальную открылась, и появился ее жених — умытый, выбритый и полностью одетый.
— Да, голубка моя, ангел мой!
— Еще рано. Что ты делаешь?
— Я разбудил тебя?
— Артур, мне тревожно.
— Не волнуйся, дорогая. Я просто выйду на часок. Есть небольшое дельце, которое требует моего присутствия. Надо кое-что сделать. Так, мелочь, недостойная твоего внимания.
Холодная, взвешенная манера, с которой он произнес эти слова, нарочитая небрежность сразу же убедили ее, что ее подозрения верны: чего бы ради ее возлюбленный ни поднялся так рано, дело это не может не тревожить ее — более того, оно начало ее пугать.
Бардж подошел к постели, сел рядом с любимой, погладил ее по щеке.
— Поспи еще немного. Я ненадолго. И когда я вернусь, у меня будет для тебя сюрприз.
— Сюрприз?
Он положил палец на ее губы.
— Потерпи — и увидишь.
Миссис Гроссмит позволила утешить и уверить себя и даже сумела на время заглушить острое чувство надвигающейся катастрофы. Артур отправился улаживать свое таинственное дело, а она вернулась в постель, чтобы предаться сну. Она задремала, потом заснула, и сны ее были беспокойными и черными.
Жаль, что добрая женщина вообще пережила такой кошмар,— но еще хуже, что этот смутный, неоформленный ужас оказался детским лепетом по сравнению с ужасами реального мира.
Артур Бардж подозвал кеб и приказал кучеру отвезти его на Пикадилли-серкус. Он долго откладывал дело — достойное порицания упущение со стороны человека, всегда гордившегося своим профессионализмом и точностью.
Оказавшись на Пикадилли, Бардж остановил кеб и вышел. Предмет его забот находился не здесь, но он не желал давать кучеру точного адреса. Расплачивался он, отвернувшись. Это не позволит вознице потом опознать седока.
Бардж отошел от кеба, подождал, пока тот уедет, и направился к Сент-Джеймс-парку. Стояло раннее утро, только-только рассвело, улицы были по большей части пустынны, если не считать бедолаг, которые провели ночь в подъездах или сточных канавах. Бардж проходил мимо, не глядя — еще чего! Подобное зрелище являлось привычным и повсеместным, но такого никогда не будет в Пантисократии.
Бардж подошел к границе Сент-Джеймс-парка, свернул на неширокую улочку рядом с Пэлл-Мэлл и остановился перед скромным домом. Пластинка возле дверного звонка гласила:
КЛУБ ВЫЖИВШИХ
ТОЛЬКО ДЛЯ ЧЛЕНОВ КЛУБА
Нечего и говорить, что Бардж в клуб не входил.
Он достал из кармана пиджака тонкий металлический предмет, ощетинившийся острыми, зубчатыми остриями. С осторожной ловкостью человека, не раз проделывавшего подобное, он вставил инструмент в замочную скважину, повернул его сначала в одну сторону, потом в другую, пока замок не открылся с громким щелчком. Как можно тише Бардж потянул дверь на себя.
Он проскользнул в коридор. Перед ним лежала курительная, откуда доносился поток душераздирающих всхрапов и свистов. Бардж заглянул в комнату и увидел в кресле старика, дремлющего со вчерашним номером «Тайме» на коленях. У его ног стоял полупустой графин виски.
Бардж двинулся к концу коридора. Там, как он знал, располагалась комната мистера Дэдлока. Он наблюдал за клубом в течение многих недель, придя наконец к выводу, что членами этого заведения являются самые странные люди в Лондоне. Все, кто входил туда или выходил оттуда, выглядели сбежавшими с гравюр Хогар-та: персонажи едва ли трехмерные и настолько гротескные, что в них с трудом верилось. Однажды он увидел и Дэдлока, тот сидел в курительной, раздетый до пояса. В этом окружении он казался почти нормальным, и это многое говорило о его одноклубниках.
Бардж попытался открыть комнату Дэдлока. Оказалось, этот дурак не запер ее, и она отрылась легко. Начальник одного из штабов Директората раскинулся на постели, исходя потом, и бормотал что-то во сне. Кровать стояла в большом алькове у окна, утренний ветерок шевелил занавеску. Обнаженное тело спящего прикрывали простыни, но белые шрамы на груди виднелись даже в темноте.
Подойдя к постели, Бардж сунул руку в карман и извлек нечто вроде хирургического скальпеля. Беспечно, как дантист, осматривающий десятого за день пациента, он склонился над жертвой.
За всю свою карьеру Артур Бардж убил тридцать мужчин, семнадцать женщин и двух детей (близнецов). За это время он выработал определенные привычки и суеверные ритуалы, главным из которых был следующий: прежде чем перерезать жертве горло, он заглядывал ей в глаза. Это делало убийство более реальным, придавало ему какой-то пикантный привкус.