Все может пойти к чертям. Тогда ты прервешь работу и сам попросишься в изолятор. Чтобы выжить.
Сначала вышли двое полицейских в форме. Потом — мужчина с распухшим лицом, в серой толстовке с капюшоном, в синих джинсах и в наручниках.
Полицейские, получившие задание взять преступника, за которым была установлена слежка и который, вероятно, был вооружен, действовали проверенным способом.
Насилием.
— Ну ты… я не люблю, когда меня трогают всякие пидоры.
Вильсон увидел, как Хоффманн вдруг повернулся к ближайшему полицейскому и плюнул ему в лицо. Человек в форме промолчал, никак не проявил себя, и Хоффманн плюнул еще раз. Короткий взгляд на коллег — они как раз все смотрят в разные стороны; полицейский шагнул вперед и с силой врезал Хоффманну коленом в пах.
Всего-навсего уголовник.
Тот застонал от боли, потом еще — после пинка в живот, потом поднялся и, с руками, скованными за спиной, пошел между четырьмя полицейскими к лифту и следственной тюрьме; Вильсон слышал, как он громко говорит в лицо, в которое только что плевал:
— Ну все, сука. Я тебя достану. Рано или поздно мы встретимся. Рано или поздно я всажу в тебя две пули, точно как в того пидора в Сёдермальме.
Только уголовник может сыграть уголовника.
Они стояли совсем близко.
Два субъекта терлись о его спину каждый раз, как только он отступал на шаг в тесном пространстве лифта, еще двое стояли перед ним, уставившись ему в глаза, переносицу, каждый их выдох оседал на его лице влажным теплым облачком.
Они знали, кого везут.
Надзиратели следственной тюрьмы Крунуберг уже ознакомились с делом одного из опаснейших заключенных Швеции. К тому же они слышали, как он десять дней назад, после ареста в бильярдном зале на Санкт-Эриксгатан, по дороге из автобуса к лифту плюнул полицейскому в лицо и грозился всадить в него две пули при следующей встрече.
Теперь его должны будут увезти из следственной тюрьмы. Тесный лифт вниз, к боксу в подземном гараже под Крунубергским парком, потом — автобус, который доставит его в Аспсосскую тюрьму. Эти явились вчетвером (обычно их бывало двое), на арестанте — и наручники, и ножные кандалы. Думали еще насчет цепи вокруг пояса, но отказались.
Он ведь из тех, кто ненавидит весь мир и чьих невеликих мозгов хватает только на сквернословие. За годы службы они на таких нагляделись — на рецидивистов, которые упорно двигались к ранней смерти. Охранники не спускали глаз друг с друга и с арестанта. Короткий отрезок пути между лифтом и автобусом был как раз тем местом, где он в прошлый раз вздумал плеваться и пару раз основательно получил по яйцам, когда — совершенно случайно! — полицейские отвернулись.
Охрана начеку. Этот идиот как пить дать что-нибудь устроит.
Он молчал до самого автобуса. Молча зашел в автобус. Молча сел на заднее сиденье. Заключенный, который ненавидел всё и вся и потому требовал особого надзора, молчал, пока автобус ехал по подземному гаражу к шлагбауму и выезду на Дроттнингхольмвэген. На выезде все и произошло.
— Тебя куда?
Оказавшись в автобусе, заключенный по фамилии Хоффманн обнаружил, что там находится еще один заключенный — в такой же мешковатой робе с тюремным клеймом на груди. Хоффманн поймал его взгляд, дождался, когда тот посмотрит на него.
— В Эстерокер.
Тюрьма в нескольких милях к северу от Стокгольма. Часто тюремные автобусы за одну поездку развозили осужденных по разным тюрьмам.
— За что?
Заключенный по фамилии Хоффманн не получил ответа.
— Еще раз. За что тебя, твою мать, судили?
— Бабу побил.
— Сколько дали?
— Десять месяцев.
Охранники переглянулись. Не нравился им такой разговор.
— Десять месяцев. Верю. У тебя и рожа такая. Засранцам, которые лупят своих баб, больше не дают. — Хоффманн понизил голос и подвинулся ближе.
Автобус проехал под шлагбаумом у контрольного пункта и покатил по Санкт-Эриксгатан на север.
— Ты о чем? — Заключенный, которого везли в Эстерокер, уловил перемену в голосе Хоффманна, его агрессию, и бессознательно отодвинулся.
— О том, что ты из тех, кто просто лупит баб. Из тех, кого мы, другие, не особо любим.
— Ты… черт, с чего ты взял?
Пит Хоффманн еле заметно улыбнулся. Он все рассчитал правильно. Вертухаи прислушались — а этого-то ему и надо, они послушают, а потом будут рассказывать о заключенном, щедром на угрозы, опасном, за которым надо присматривать особенно внимательно.
— Таких трусливых говнюков за версту видно. Давить вас надо.
Охранники слушали; Хоффманн был уверен: они уже поняли, чего он добивается. Они и раньше сталкивались с подобным. Перевозить насильников или осужденных за жестокое обращение с женщинами вместе с другими заключенными всегда опасно. Хоффманн взглянул на переднее сиденье, заговорил спокойно:
— У вас есть пять минут. Но всего пять.
Оба обернулись, вертухай на пассажирском сиденье открыл было рот, но Хоффманн перебил его:
— Пять минут, чтобы выкинуть отсюда этого мудака. А то… здесь будет немножко шумно.
Потом они будут говорить с другими вертухаями.
То, что они расскажут, разойдется и среди обитателей тюрьмы.
И эти слухи обеспечат ему уважение.
Вертухай на пассажирском сиденье громко вздохнул и по рации попросил поскорее прислать машину к тюремному автобусу, ожидающему в Нортулле: одного заключенного следует вывести и препроводить в Эстерокер в персональном автомобиле.
Питу Хоффманну еще не случалось бывать за высокими стенами Аспсосской тюрьмы. Стоя на церковной башне, он изучил расположение бетонных домиков и каждую решетку на каждом окне, а пока сидел в следственной тюрьме, сумел с помощью Эрика получить сведения о своих соседях по тюремному коридору и о персонале на всех этажах корпуса «G», но, когда железные ворота открылись и автобус медленно подкатил к главному посту, Хоффманн в первый раз оказался в одной из самых тщательно охраняемых тюрем Швеции. В затруднявших движения кандалах едва можно было идти, каждый шаг оказывался слишком коротким, острый металл впивался в кожу, двое охранников по бокам и еще двое — прямо перед ним, они указали на дверь слева от комнаты свиданий, дверь, которая вела в распределитель, где ждали надзиратели из службы безопасности. Они сняли наручники и кандалы, и Пит наконец смог свободно пошевелить руками и ногами. Он стоял голый, наклонившись вперед; одна рука в пластиковой перчатке проверяла его анус, вторая на манер гребня прочесывала его волосы, а третья ощупывала сгибы локтей.