Загремели ключи.
Двое вертухаев отпирали и открывали камеры, располагавшиеся дальше всех (из их окон была видна большая, посыпанная гравием площадка) — камеру номер восемь и камеру напротив нее, номер шестнадцать.
Он напрягся, приготовился к тем двадцати минутам, которые каждый день могли принести ему смерть.
Гадская была ночь.
Несмотря на сутки, проведенные на ногах, сон, которого он стал ждать, едва лег, так и не пришел. Только что они были здесь — Софья и Хуго с Расмусом, стояли под окном, сидели на краю его койки, ложились к нему, но он отталкивал их. Их больше нет, он, запертый в тюремной камере, должен выключить чувства. У него задание, которое он намерен выполнить до конца, он не может позволить себе тосковать, близких надо вытеснить из памяти. Затоскуешь — и тебе конец.
Вот подошли ближе. Снова загремели ключи, открылись камеры номер семь и пятнадцать, кто-то где-то сказал «доброе утро», а кто-то — «иди в жопу».
…Когда Софья исчезла и темнота перед глазами стала почти невыносимо тяжелой, он вылез из койки, чтобы прогнать беспокойство, отжался, поприседал и попрыгал на обеих ногах с койки и на койку. В тесноте он пару раз ударился о стену, но было приятно вспотеть и почувствовать, как сердце бьется в груди.
Он уже приступил к выполнению задания.
В первый же вечер он всего за несколько часов завоевал в своем секторе уважение, необходимое, чтобы продолжать работу. Узнал, кто и в каком секторе получает с воли и продает наркотики, а также в каких камерах сидят дилеры. Один из них сидел здесь, Грек из второй камеры, двое других — на разных этажах в корпусе «Н». Очень скоро Пит Хоффманн продаст первые граммы, он доставит их в тюрьму своими силами и с их помощью выдавит конкурентов.
Надзиратели приближались, они открыли камеры номер шесть и четырнадцать. У него всего несколько минут.
Страшное может случиться в течение двадцати минут после того, как будут открыты все камеры, с семи до семи двадцати. Если в этот промежуток он останется жив, то проживет и остаток дня.
Он приготовился, как будет потом готовиться каждое утро. Предположим, что вечером или ночью кто-то узнал, что у него есть второе имя, что существует некий Паула, который работает на полицию, стукач, сидящий здесь для того, чтобы все разрушить. Пока камера заперта — он в безопасности, через запертую дверь не нападут. Но двадцать минут после того, как она откроется, двадцать минут после сказанного надзирателем «доброе утро» отделяют жизнь от смерти. Хорошо продуманные нападения всегда происходили, когда вертухаи скрывались в своей будке, чтобы сварить кофе и передохнуть. Двадцать минут, на которые сектор оставался без персонала, были временем множества тюремных убийств, произошедших в последние годы.
— Доброе утро.
Охранник отпер дверь и заглянул в камеру. Хоффманн сидел на краю койки и молча смотрел на него. Ничего личного — просто таковы правила.
— Доброе утро. — Вертухай не сдавался.
Он будет стоять и ждать, пока не удостоверится, что заключенный жив и все в порядке.
— Доброе утро. И отвянь от меня.
Надзиратель кивнул и пошел дальше, осталось две камеры. Пора действовать. Когда отопрут последнюю дверь, будет уже поздно.
Носок — вокруг дверной ручки. Потянуть. Дверь, которая не запиралась и не захлопывалась изнутри, плотно закрылась, когда Хоффманн затолкал носок между дверью и дверным косяком.
Секунда.
Простой деревянный стул, который обычно стоял возле шкафа, Хоффманн поставил прямо перед порогом, чтобы перегородить дверной проем.
Секунда.
Подушки, покрывало и штаны превратились в тело под одеялом, а синие рукава спортивной куртки сделались «руками». Конструкция никого не обманет. Но при беглом взгляде создаст иллюзию.
Полсекунды.
Оба охранника исчезли в коридоре. Все камеры были отперты; Хоффманн встал слева от двери, прижавшись к стене. Они могут прийти когда угодно. Если они все узнают, если его раскроют, смерть последует немедленно.
Пит смотрел на носок, намотанный на ручку, на стул в дверном проеме, на подушки под одеялом.
Две с половиной секунды.
Его спасение, его время для ответного удара.
Он тяжело дышал.
Он притаится здесь, у стены, на ближайшие двадцать минут.
Его первое утро в Аспсосской тюрьме.
* * *
Перед ним кто-то стоял. Две тощих ноги в костюмных брюках. Ему что-то сказали и теперь ждали ответа. Но он молчал.
— Гренс? Что вы делаете?
Эверт Гренс спал на полу за коричневым диваном, положив на живот сложенные в папку материалы расследования.
— У нас встреча. Вы же сами хотели поговорить. Вы что, пролежали здесь всю ночь?
Побаливала спина. Сегодня пол оказался жестче.
— Вас это не касается.
Гренс перевернулся, приподнялся, потом уперся руками в подлокотник дивана, и мир покачнулся.
— Как вы себя чувствуете?
— Это вас тоже не касается.
Ларс Огестам сидел на диване, дожидаясь, пока Гренс дойдет до своего стола. Они недолюбливали друг друга. А точнее — терпеть не могли. Молодой прокурор и пожилой комиссар происходили каждый из своего мира, и ни у того ни у другого не было охоты наведаться в мир собеседника. Огестам предпринял было пару таких попыток, во всяком случае в первые годы. Он заводил лёгкие разговоры, слушал и наблюдал, пока не убедился, что все бесполезно, Гренс решил презирать его, и ничто не изменит его решения.
— Вестманнагатан, семьдесят девять. Вы хотели рапорт.
Ларс Огестам кивнул.
— Мне почему-то кажется, что вы в тупике.
Они в тупике. Он в этом не признается. Пока.
— Мы отрабатывали несколько направлений.
— Каких?
— Я пока не готов говорить об этом.
— Я не знаю, что у вас есть. Если у вас есть хоть что-то — скажите мне, а потом можете послать меня к черту. По-моему, у вас вообще ничего нет. И я думаю, что пора исключить это дело из списка первоочередных.
— Исключить из списка!
Ларс Огестам широким жестом утвердил тощий локоть на столе с кипами неоконченных расследований:
— Вы топчетесь на месте. Предварительное следствие застряло. Вы не хуже меня знаете, что неприемлемо оттягивать на себя столько ресурсов, когда вот-вот потерпишь крах.
— У меня нет ни одного нераскрытого убийства.
Они посмотрели друг на друга. Каждый происходил из своего собственного мира.
— И… что в таком случае у вас есть?
— Убийство, Огестам, это не первоочередная задача. Убийство — это предмет расследования.