Дверь распахнулась и по мраморному полу и ковровому покрытию прозвучали шаги. Граф Форкосиган. Марк съежился в кресле подтянув ноги, чтобы его не заметили. Может, граф просто возьмет книгу и уйдет. Марку ужасно не хотелось нарываться на всякие доверительные разговоры, к которым так располагала обстановка. Хоть он и преодолел первоначальный страх перед графом, но все равно в его присутствии чувствовал себя ужасно неловко, даже когда не говорилось ни слова.
К несчастью, граф Форкосиган устроился за комм-пультом. На оконном стекле замелькали отражения разноцветных огней. Марк понял, что чем дольше он просидит, скрываясь, словно убийца, тем более неловко будет себя обнаружить.
«Ну так скажи „Привет“. Урони книгу. Высморкайся. Сделай что-нибудь!»
Он уже почти собрался с духом, когда дверь снова скрипнула и прозвучали более легкие шаги. Графиня. Марк сжался в комок.
— А! — сказал граф. Огоньки погасли: он отключил комм и повернул рабочее кресло. Прошуршала материя — Корделия села.
— Ну, Марк действительно проходит ускоренный курс Барраяра, — заметила она, лишив Марка последней возможности заявить о своем присутствии.
— Это ему и надо, — вздохнул граф. — Ему надо нагнать двадцать лет, чтобы тут функционировать.
— А ему надо тут функционировать? Я хочу сказать: так вот сразу?
— Нет. Не сразу.
— Хорошо. Мне показалось, что ты ставишь перед ним невыполнимую задачу. А как известно, невыполнимое требует немного больше времени.
Граф усмехнулся:
— По крайней мере он увидел одну из самых худших наших особенностей. Надо позаботиться, чтобы он подробно узнал о мутагенных катастрофах. Тогда он поймет, откуда идет такое насилие. Насколько глубоко впитались мука и страх, которые движут видимыми тревогами и… э-э… как это воспринимаете вы, бетанцы, дурными манерами.
— Не думаю, чтобы ему легко удалось продублировать врожденную способность Майлза играючи пробегать по минному полю.
— У него скорее склонность это поле пропахивать, — проворчал граф и после паузы добавил: — Его внешность… Майлз прилагает огромные усилия к тому, чтобы двигаться, одеваться, вести себя так, чтобы отвлекать внимание от своей внешности. Чтобы личность затмевала внешний вид. Марк… кажется, сознательно это преувеличивает.
— Что — угрюмая сутулость?
— Это, и… признаюсь, меня тревожит то, как он набирает вес. Особенно если судить по докладам Элен. Может, стоит показать его врачам? Это же наверняка вредно.
Графиня фыркнула:
— Ему только двадцать два. Непосредственной опасности для здоровья нет. Тебя не то беспокоит, милый.
— Может быть… не только.
— Ты его стесняешься. Мой озабоченный внешним барраярский друг.
— М-м…
Марк заметил, что граф не стал спорить.
— Очко в его пользу, — заметила Корделия.
— Ты не пояснишь эту фразу?
— Поступки Марка — это язык. Главным образом язык отчаяния. Их не всегда легко истолковать. Но этот-то очевиден.
— Не мне. Проанализируй, пожалуйста.
— Проблема трехсторонняя. Во-первых, чисто физический фактор. Надо понимать, ты не читал медицинские материалы так же внимательно, как я.
— Я читал сводку Службы безопасности.
— Я читала необработанные данные. Полностью. Когда джексонианские художники по телу укоротили Марка «под Майлза», они не стали генетически менять его обмен. Вместо этого они составили коктейль из гормонов и стимуляторов, который вводили ему каждый месяц, меняя по необходимости состав. Дешевле, проще, легче регулируется. Теперь возьми Айвена как образец того, к чему привел бы генотип Майлза без солтоксинового отравления. А в Марке мы имеем человека, генетически запрограммированного на вес Айвена, но физически урезанного до роста Майлза. И когда комаррские процедуры закончились, его тело снова стало пытаться осуществить генетически заложенную программу. Если ты когда-нибудь сможешь заставить себя по-настоящему посмотреть на него, то заметишь, что дело не в одном жире. У него больше масса костей и мышц, даже если сравнивать не с Майлзом, а и с ним самим, каким он был два года назад. Когда он наконец найдет новое равновесие, вид у него скорее всего будет довольно приземистый.
«Вы хотите сказать — шарообразный», — в ужасе подумал Марк. Да, он, пожалуй, за обедом переел. Героическим усилием Марк удержал отрыжку.
— Как у маленького танка, — подсказал граф, перед которым, похоже, встало несколько более обнадеживающее видение.
— Возможно. Это зависит от двух других факторов, которые присутствуют в… э-э… языке его тела.
— А именно?
— От протеста и страха. Что до протеста… Всю жизнь им кто-то распоряжался. Например, насильственно навязали это тело. А теперь наконец наступила его очередь. И страх. Перед Барраяром, перед нами, но, откровенно говоря, больше всего перед тем, что его полностью подавит Майлз, который может давить достаточно сильно, причем не только на младшего брата. И Марк прав. В каком-то смысле для него это благо. Телохранителям и прислуге легко отличить его, принимать не как Майлза, а как лорда Марка. Я вижу в этом фокусе странную полубессознательную гениальность, которая… напоминает мне одного нашего общего знакомого.
— Но когда это прекратится?
Марк решил, что теперь графу тоже представилось нечто сферическое.
— Обмен — когда он пожелает. Он может отправиться к врачу и отрегулировать его, чтобы иметь любой вес, какой ему понравится. Он выберет свой тип, когда пройдет страх и когда ему больше не понадобится выражать протест.
Граф хмыкнул:
— Я знаю Барраяр с его паранойей. Здесь никогда не чувствуешь себя в полной безопасности. И что нам делать, если он решит, что никогда не будет достаточно толст?
— Ну тогда мы купим ему антигравитационную платформу и наймем пару мускулистых прислужников. Или… поможем ему победить его страхи. А?
— Если Майлз мертв… — начал граф.
— Если Майлза не удастся вернуть и оживить, — резко поправила она.
— Тогда Марк — это все, что нам останется от Майлза.
— Нет! — Зашуршав юбками, Корделия встала и начала расхаживать по комнате. «Господи, не дай ей пройти сюда!» — Вот здесь ты ошибся, Эйрел. Марк — это не все, что нам останется от Майлза. Марк — будет все, что у нас есть.
Граф помедлил:
— Хорошо. Готов согласиться. Но если Марк — это все, что у нас есть… Есть ли у нас следующий граф Форкосиган?
— А ты не можешь принять его как сына, даже если он — не следующий граф Форкосиган? Или это — испытание, которое ему надо пройти, чтобы быть принятым?
Граф промолчал. Графиня заговорила тише:
— Не слышу ли я голос твоего отца? Не его ли я вижу в твоих глазах?