— Инспектор, вы обратили внимание на то, что убийства в нашей Лирической опере и у вас, в Стокгольме, произошли практически одновременно? И что исполнялась одна и та же сцена из одной и той же оперы?
— Не совсем, — вставил Фридхолм, — у вас там шел «Густав III», а у нас…
— Ага! — воскликнул Бочкарев. — Значит, вы об этом подумали! Но «Густав» и «Бал-маскарад», по сути, одна опера, отличаются они в двух-трех номерах, но сейчас это не имеет значения. Вы обратили также внимание, что в обоих случаях убийство было совершено якобы с помощью бутафорского кинжала, а на самом деле с помощью какого-то оружия, таинственным образом исчезнувшего с места преступления? И что у вас и у нас никто из тех, кто был на сцене, не видел убийцу, а Анкастрем… у вас это Ренато, я не знаю фамилию исполнителя…
— Ди Кампо, — механически подсказал Фридхолм.
— Ди Кампо, — повторил Бочкарев. — Он не имеет отношения к убийству, потому что у него и мотива не было, и орудие преступления он никуда спрятать не мог, поскольку был задержан прямо на сцене.
Точно излагает, подумал Фридхолм.
— Да, — сказал он, — это мне все известно. Видимо, об этот написано в газетах? Я хотел бы услышать, по какому поводу вы звоните. У вас есть дополнительная информация? Вы сообщили ее следователю, ведущему дело в вашем городе?
Показалось Фридхолму, или Бочкарев на противоположной стороне океана тихо выругался?
— Я пытался, но господин Стадлер не склонен меня слушать. Более того, я у него главный подозреваемый, и есть высокая вероятность, что через несколько минут меня арестуют.
— Откуда вы говорите? — осторожно спросил Фридхолм. Если этого человека действительно собираются арестовать, наверняка у американской полиции есть для этого достаточно оснований, и нужно сейчас же, закончив разговор, позвонить коллегам в Бостоне.
— Из оперы, — сказал Бочкарев. — Из театра мне все равно не выйти, так что можете не сообщать Стадлеру о моем местонахождении, он и так отлично знает…
— Продолжайте, — сказал Фридхолм. — Вы ведь звоните не для того, чтобы признаться мне в убийстве?
— Которого не совершал, хотя отпечатки пальцев убитого обнаружены на моем кухонном ноже.
Фридхолм отметил в уме это обстоятельство и подумал, что, при полной симметрии преступлений, здесь, в Стокгольме, тоже может оказаться человек, у которого…
— Я вам звоню вот почему, — продолжал Бочкарев. — Стадлер меня слушать не хочет, может, вы окажетесь умнее. Эти два преступления… точнее, одно, потому что на самом деле это одно и то же убийство…
— Убиты два человека, — напомнил Фридхолм.
— Один.
— Послушайте…
— Не будем спорить, нет времени. Если полиция не свяжет эти преступления и не станет расследовать их, как одно, успеха добиться не удастся, вы понимаете?
— Почему бы вам не сказать об этом в полиции?
— Я же сказал: меня не слушают!
— Тогда почему вы решили, что я…
— Инспектор! Мы теряем время. Меня могут арестовать, и тогда…
— Где, говорите, вы сейчас находитесь?
— В театре! И полиция знает, где я, об этом не беспокойтесь, я не собираюсь скрываться, напротив, хочу, чтобы вы, наконец, поняли: это одно и то же убийство.
— Да-да, понимаю.
— Извините, — сказал Бочкарев. — Нет больше времени, надеюсь, вы меня поняли и будете действовать соответствующим образом. Всего хорошего.
Короткие гудки — связь была прервана, и пару секунд спустя Фридхолм услышал голос телефонистки:
— Вы закончили разговор, майор?
— Закончил, — медленно произнес Фридхолм. — Послушайте, Марта…
— Мое имя Лиза.
— Извините, Лиза. Вы зафиксировали номер телефона?
— Нет, майор. Номер не обозначился.
— Вот как… Лиза, мне нужно поговорить с инспектором Стадлером из муниципальной полиции города Бостона, это в Соединенных Штатах…
— Я знаю, где находится Бостон, — сухо сказала Лиза. — Сейчас позвоню. Разговор перевести вам на мобильный или…
— На мобильный.
Он положил телефон на столик и знаком показал официантке, что хочет еще одну чашку кофе.
Это оказалось не просто — звонить за океан, хотя, казалось бы, какие проблемы? Компании мобильной связи имеют взаимные обязательства по всему миру, на прошлой неделе я легко дозвонился Арнольду Дихтеру, физику из Сиднея, написавшему опубликованную в последнем номере «Physical Review» статью о законах сохранения в ветвящихся мирах с различным количеством измерений. Мы хорошо поговорили, слышимость была замечательная, будто собеседник сидел со мной за одним столом.
Номер полиции в Стокгольме был занят, я переключил аппарат на автодозвон и принялся ходить по коридорчику, слушая, как хористы, допевая последние фразы, покидают сцену, потом оркестр мощным tutti завершил третий акт, и я представил себе, как Тома спешит к себе в гримерную, рассчитывая застать там меня, а я…
В это время в телефоне раздались, наконец, долгие гудки, и низкий женский голос сказал что-то непонятное. Наверно, по-шведски.
— Мне нужно передать сообщение инспектору, который…
Голос инспектора оказался бодрым, английский язык — очень чистым.
— Я звоню из оперы, — заговорил я быстро, пока меня не прервали. — Из театра мне все равно не выйти, так что можете не сообщать Стадлеру о моем местонахождении, он и так знает…
— Продолжайте, — сказал швед. — Вы звоните, чтобы признаться в убийстве?
— Нет! — возмутился я. — Правда, отпечатки пальцев убитого обнаружены на моем кухонном ноже, но звоню я вот почему. Стадлер меня слушать не хочет, может, вы окажетесь умнее. Эти два преступления… точнее, одно, потому что на самом деле это одно и то же убийство…
— Убиты два человека, — резко сказал швед.
— Один.
— Послушайте… — он, наверно, решил, что у меня поехала крыша.
— Не будем спорить, нет времени. Если полиция не свяжет эти преступления и не станет расследовать их, как одно, успеха добиться не удастся, вы понимаете? — он должен был понять! А если не понять, то хотя бы задуматься.
— Почему бы вам не сказать об этом в полиции?
— Меня не слушают!
— Почему вы решили, что я… — конечно, шведу совсем не хотелось думать о том, что, как он полагал, его не касалось.
— Инспектор! Мы теряем время. Меня могут арестовать, и тогда…
— Где, говорите, вы сейчас находитесь?
— В театре! И полиция знает, где я, об этом не беспокойтесь, я не собираюсь скрываться, напротив, хочу, чтобы вы, наконец, поняли: это одно и то же убийство.