Осушив кофе, Тревор поставил чашку на стол и услышал дребезжание фарфора. Блюдце было полно холодной жидкости, плеснувшей через край чашки. Тревор подал знак официантке, чтобы та долила ему еще, перелистнул на чистую страницу блокнота и мелким четким почерком, разработанным для подписей к комиксам, начал составлять список.
ФАКТЫ
Он заставляет появляться всякую всячину (молоток, электричество).
Он заставляет нас видеть галлюцинации (ванная, постель).
ТЕОРИИ
Он действительно порвал мой рассказ, потом вновь cлужил обрывки и в одно мгновение перенес их более чем на тысячу миль в почтовый ящик на Сансет-Бич.
Обрывки были вызванной им галлюцинацией.
Я совсем сбрендил, и почта работает в миллион раз быстрее, чем кажется.
Он способен на все что угодно и просто играет со мной.
Его возможности ограничены, и он пытается вступить в контакт со мной всеми доступными ему способами.
Глядя на перечень, Тревор размышлял. Может быть, он не прав, приписывая сознание и волю «ему» — тому, чему боялся дать имя. Что, если у дома или чего-то, оставшегося в нем, нет сознания, нет способности продумывать свои действия? Что, если происходящие с ними события сродни силам природы, сродни видеозаписи, в которой они с Захом каким-то образом застряли как в ловушке? Если верно последнее, то дело обстоит намного хуже, чем им кажется.
Зазвенел колокольчик над дверью, и в столовую ворвался Зах, пересек в три шага помещение, не замечая обращенных на него взглядов.
Он скользнул в кабинку к Тревору, пахло от него потом, пивом и словно озоном, как от электрических разрядов. Глаза у него блестели, волосы были спутаны.
— ЧЕРТ МЕНЯ ПОБЕРИ! — выдохнул Зах. — Вот это, черт побери, ПО МНЕ!
— Что? Быть рок-звездой?
— ДА!
Тревор начал закрывать блокнот, чтобы не сбивать радостного возбуждения Заха, но тот увидел список:
— Можно мне прочесть?
Тревор подтолкнул к нему блокнот. Зах читал быстро, кивая на каждом пункте.
— А что у тебя была за галлюцинация в постели? — спросил он.
— Что пока мы спали, я вырвал у тебя сердце.
Вот и пытайся «не портить настроения».
— Ого. — Зах уставился на него сияющими малахитового цвета глазами и некоторое время сидел молча. — Когда? Сегодня утром?
— Да.
— Но разбудил ты меня, желал секса?
— Да, — пожал плечами Тревор.
Зах подумал над этим, покачал головой, начал было что-то говорить, но остановился. Тревор не настаивал. Взяв со стола чашку кофе, Зах глубоко вдохнул его аромат, потом и в самом деле сделал самый крохотный, какой только можно сделать, глоток. Тревор увидел, как по телу Заха пробежала дрожь, как дернулся у него кадык, как затрепетали темные ресницы, когда проявился эффект гомеопатической дозы кофеина. Он полистал блокнот, нашел рисунки Тревора.
— А разлиновка при ксерокопировании не проступит?
— Я не собираюсь их ксерить. Эти рисунки — мои. Прямо сейчас мне не хочется ни над чем работать.
— Но, Трев, они же все твои.
— Не уверен. — Тревор уставился на свои руки. — Честное слово, я не уверен.
— Ладно, слушай. Мне надо возвращаться. Я только хотел сказать, что мы собираемся прорепетировать еще пару часов. Поезжай домой, если хочешь, — меня Терри подвезет. — Зах сунул в руку Тревору кольцо с ключами. Это были не просто ключи от машины, это были ключи от всего, что вообще имел этот мальчик.
— Спасибо, — улыбнулся Тревор.
— Нет проблем. Но будь осторожен там один, ладно?
Прежде чем выскользнуть из будки, Зах наклонился и приник поцелуем — не слишком поспешным — к губам Тревора.
— Ты такой клевый! — сказал Зах. — Увидимся вечером.
Тревор смотрел, как он уходит, потом поглядел на связку ключей, будто потертый металл мог поведать ему что-нибудь новое о Захе, потом окинул взглядом зал столовой, спрашивая себя, кто мог видеть, как они целуются.
Похоже, никто не видел, кроме аккуратно одетого бледного как смерть старика в залитой солнцем кабинке у двери, который попивал кофе. Официантка называла его мистер Генри. С самого рождения он был жителем Потерянной Мили и до недавнего времени целомудренно жил со своей младшей сестрой, учившей детишек в церковно-приходской школе. Каждые среду и субботу они ходили на службы в баптистскую церковь. Никто из них не завел семьи. С тех пор как его сестру хватил обширный удар, милосердно прикончивший ее на полу чистой кухоньки вместо того, чтобы оставить ее доживать овощем в какой-нибудь больничной палате, мистер Генри ждал только собственной смерти, времени, когда сам он будет зарыт в отведенном ему квадрате кладбищенской земли подле нее.
Этот поцелуй напомнил ему об одном летнем дне, который он не позволял себе вспомнить вот уже семьдесят лет. Каникулы на Дальнем берегу… Местный мальчишка, с которым он познакомился на пляже, мальчик его возраста, лет двенадцати или тринадцати. Весь день они плавали в бесконечном просторе океана, дремали на мягких горячих дюнах, обменивались самыми затаенными мечтами и самыми страшными тайнами. Вдали от рутины школ и семей они стали тем, чем хотели быть; друг другу они казались бесконечно экзотичными.
Они всего лишь лежали на песке обнявшись, когда их обнаружил его отец. Но его отец был священником в баптистской церкви, самозваным ветхозаветным патриархом, который, обнаружив, что попал в безнравственный водоворот двадцатого столетия, превратился в домашнего тирана. Отец избил его так, что он пять дней не мог ходить, не мог распрямиться еще неделю. И отец сказал ему, что он не заслуживает больше стоять прямо, потому что он не мужчина.
Мистер Генри верил этому семьдесят лет. Но то, как встретились губы этих двух красивых мальчиков, как на мгновение соприкоснулись кончики языков, напомнило ему о том, как сладко было в дюнах целовать соленый рот этого существа с золотой кожей, хотя он и знал, что если отец застукает их за поцелуем, то убьет обоих. А теперь они могут целоваться на людях, когда хотят с беспечностью обычной влюбленной молодой, пары. Жаль, что он не родился в такое время или что ему не хватило смелости помочь такому времени наступить.
Тревор увидел, что старик смотрит прямо на него. Покраснев до корней волос, он, отчаянно хмурясь, вернулся к своему блокноту. Но даже начав рисовать, он все еще чувствовал взгляд этих выцветших глаз. Все равно его уже тошнит от этого места, пропитанного вонью сала и вываренной кофейной гущи, от этих бесконечно вращающихся вентиляторов, что издают громкий мерный храп, но не охлаждают воздуха.
Тревор встал, оставив на столе щедрые чаевые, так чтобы в его чашку не забывали доливать кофе, когда он придет сюда в следующий раз, и, выходя из столовой, наградил старика вежливым, но сардоническим— как он полагал— кивком. К его удивлению, старик улыбнулся и кивнул в ответ.