Хлопнул, запрокинув голову. На красной шее дернулся вверх и вниз кадык. И на шее больше не было ожерелья. Роман даже не удивился. Почти.
* Будь что будет (фр.).
– Где оно?
– Что?
– Да ожерелье.
– А… Да не держатся на мне ошейники, племяш. Растворяются. Хулиганство мое на них как кислота действует. Ядовито.
– Значит, у тебя уже было ожерелье? Ну да. Иначе ты бы через портал не прошел. И… растворилось… Так?
– Ну, вроде того.
– Но ты же вновь ожерелье принял! Такого не бывает! Второй раз ожерелье не подаришь.
– Почему? – искренне изумился дядя Гриша.
– Мой дед говорил, что второе ожерелье человека задушит. А ты и глазом не моргнул, когда ожерелье потребовал.
– А чего мне моргать-то? От страха, что ли? Так какой я после этого хулиган?
– Погоди… А может, ожерелье растворяется после того, как ты кольцо изготовляешь?
– Может, и так. Но не сразу. Дня два-три еще держится. А потом – впитывается в мою шкуру. Бесследно.
– Дядя Гриша, так ты назад пройти не мог в том, в шестидесятом…
– Э, хватит! – Григорий Иванович повел перед носом Романа пальцем из стороны в сторону. – Хватит свой длинный нос куда не надо совать. Мог – не мог, значения не имеет. Теперь здесь хулиганю, и точка. Выпьем. Ты из своей фляги, я – из стакана, за то, чтоб нам еще долго на этой земле хулиганить.
– А с женишком что сделаете?
Григорий Иванович посуровел:
– Ты в это дело не суйся. Не твое. Я сам ему такое хулиганство устрою, что он про свои хулиганства забудет. Тут я хулиганю. И точка.
И дядя Гриша наполнил вновь стакан. Бутылка опустела.