– Роман, разве я не права? – повернулась Тина к водному колдуну.
– Я не знаю, о чем мы говорим. Для канала выбирают направление, а река течет куда хочет. Плотины ее уродуют. А морем или океаном вообще управлять глупо.
Чудодей улыбнулся:
– А знаете, Роман Васильевич, вы вернулись в Темногорск совсем другим, не таким, каким уезжали.
– Каким же я вернулся?
– А вы себя спросите. – Чудодей отвязал поводок от ножки кресла. – Вы мне вот что скажите, Роман Васильевич: удалось ли что-нибудь про обручи разузнать?
– Удалось. Но не так уж и много. В обручах все четыре стихии замкнуты, – сказал Роман. – Это точно. А вот кто их сделал и для чего – не знаю пока.
Чудак поправил паричок, взял Матюшу на руки, шагнул к двери. Потом обернулся:
– Гавриилу Черному осколок отнесите. Гавриил – сильный колдун, может, хозяина обруча найдет. Если осмелится.
Показалось, что дверь и не открывалась вовсе, а Чудодей сквозь нее как-то сам собой просочился.
– Зачем ты отдал ему собаку? – удивилась Тина.
– Ты же слышала, он сказал: мы плохие колдуны. Роман отвернулся. Не то чтобы он был согласен в этом с Чудаком. Нет и нет… Но что-то в словах председателя Синклита задевало.
– Что теперь? – спросил Стен.
– Теперь – вспоминать, – отвечал колдун. Наверх, в спальню, и пусть
ВИДЕНИЯ
начнутся….
Они ехали долго. День и всю ночь. И вновь начался день, шоссе осталось позади, теперь они ковыляли по какому-то проселку. Два раза застревали в грязи, и Роман заклинанием выталкивал джип. Время уходило, вторые сутки действия заклинания льдом истекли, а они еще не добрались до Беловодья.
– Мне казалось, что ехать куда ближе, – заметил Роман. – Кажется, вертолет летел из Беловодья час, или чуть больше? – спросил он База.
– Дороги плохие, – отозвался тот. После того как выехали из Сутеловска, Баз выглядел подавленным. Почти не разговаривал, будто отгородился от всех стеной.
– Вертолет прилетел со стоянки в клинике, – уточнил Стен. – А не из Беловодья.
– А почему мы сейчас не вызвали вертолет?
– Испортилась связь, – заявил Баз. Колдуну показалось, что добрый доктор солгал.
– Так к вечеру мы доберемся или нет?! – вспылил Роман.
– Надеюсь, – отозвался Стен. – Скоро уже наш путь.
Машину все время вел Алексей. Иногда его подменял Роман. Стен показывал по карте, куда ехать, и сам отсыпался на заднем сиденье. Колдун чувствовал себя отвратительно. Время от времени начинало жечь кожу, перед глазами вдруг возникали огненные пятна и расплывались. В такие мгновения Роман вынужден был останавливать машину, чтобы не врезаться в ближайшее дерево.
– Хреново? – спросил Юл.
– Вроде того…
– Надо было начинать с пива, а не сразу с самогона, – поучительно заметил мальчишка.
– Ты, как всегда, прав, старина.
– Только ты никогда меня не слушаешь. Баз, видимо, тоже перепил. Всю дорогу сидит смурной…
Роман покосился на База. Тот в самом деле выглядел больным. Даже аура его потускнела.
– Баз, а как тебя угораздило попасть в этот круг? – спросил колдун. – Ведь ты не человек идеи вроде Стена. Ты – человек дела.
– Он идеалист, да еще какой, – вмешался в разговор Стен. – Только тщательно скрывает.
– Я не идеалист. Попытаюсь сейчас объяснить. – Баз сделал паузу. Затем заговорил будто чуточку не своим, измененным голосом. Скорее всего, он говорил то, о чем не раз думал, и вот теперь решил, что настало время высказаться. – Сначала о фантазиях. И о реальности. Я старше вас всех. И я помню прекрасно то настроение, что охватило людей в восьмидесятые. Особенно тех, в возрасте Гамаюнова. Все они воспаряли, мечтали о чудесах, строили какие-то нелепые прожекты. И главное, все их фантазии произрастали из прошлого, идеалисты пытались воплотить прежние идейки, которые хромали на две ноги. Все мысли и мечты идеалистов были оттуда, из шестидесятых, из мечтаний о светлом будущем: делать все задаром, к деньгам не стремиться, создавать светлое, красивое, никому не нужное.
– При чем здесь это? – перебил Роман.
– Помнишь фильм “Холодное лето пятьдесят третьего”? Разумеется, видел, и не раз. Там есть один замечательный момент, когда Папанов от имени политзэка говорит: “Ужасно поработать хочется”. Или что-то в таком духе. Помнишь?
– Ну…
– Так вот. Эта фраза не из пятьдесят третьего, из восьмидесятых. Слова всех этих гамаюновых, которые вообразили, что жизнь меняется для того, чтобы им дали наконец работать, творить, воспарять. Ах, как они в тот миг воспарили! И пока они воспаряли и теряли время, пришли очень крепкие, никуда не воспаряющие ребята и взяли все в свои руки. Им нужны были деньги, власть, “мерседесы”, виллы на Лазурном берегу и баксы, баксы, баксы. Они – другие. Вот ты, Роман, ради чего ты колдуешь, принимаешь десятки людей в день?
– Не о том речь.
– Нет, скажи, ради чего?
– Зарабатываю деньги.
– Вот именно, деньги. И только. Никакие высшие идеи тебе не нужны.
– Послушай, не обо мне речь. А о вашем проекте и Гамаюнове. – Романа стала раздражать нынешняя манера разговора доброго доктора.
– Хорошо, поговорим о Гамаюнове. Ты не задумывался, почему такому человеку, как Иван Кириллович, у которого были весьма и весьма натянутые отношения с властями и которого чуть-чуть не посадили, просто потому, что не успели, – дали возможность в восемьдесят седьмом провернуть такой проект? Нет? Да потому, что к нему в качестве локомотива пристегнули господина Сазонова. Сазонов очень умело изображал перед западными наивными либералами потомка русских эмигрантов, а перед нами, наивными мальчиками и девочками, – человека перестройки. На самом деле он был человеком из верхнего эшелона той элиты и должен был обеспечить нужное развитие всего проекта. Ивану Кирилловичу надлежало создать Беловодье и отойти в сторону, уступив место нужным людям. Но сорвалось… Наивный Иван Кириллович наступил господам западникам на ногу и несильно ее отдавил. Господа с Запада озверели. Торговля бриллиантами сорвалась, все кончилось бойней. Иван Кириллович создал то, что создал. И мы получили именно то, что должны получить.
– Но все же Иван Кириллович создал Беловодье, – напомнил Стен.
– Ты всегда был готов его оправдывать.
– Я просто помню то, что он сделал. И это не оправдание, а констатация факта. Твои рассуждения меня удивляют лишь в том плане, что от тебя такое услышать я не ожидал. Все остальное знакомо, набило оскомину. В падении Российской империи тоже обвиняли интеллигентов. Они, видишь ли, рассуждали о Канте и Гегеле и замечали, что чиновники воруют, а генералы бездарны. И пока интеллигенты преподавали в университетах и лечили больных, а их сыновья воевали и погибали на фронтах Первой мировой, обиженные жизнью недоучки сбились в банду и захватили власть в стране. Эти не стали рассуждать, а принялись расстреливать. А потом пересажали в лагеря преподавателей, врачей, офицеров и священников. Убить-то они их убили, но свою ненависть этим не убавили, но лишь распалили. Навесили кличку “тухлый интеллигент” уже не на тех, кто был действительно интеллигентом – таких оставалось слишком мало, а на тех, кто хоть отдаленно, хоть чуть-чуть походил на ненавистное племя. И так – все семьдесят лет. Уже и режим рухнул, а ненависть тот режим пережила. Теперь нынешняя братва исходит ненавистью к тухлому интеллигенту, свалив на него ответственность за все беды. Недаром Цезарь заявлял, что он хорошо знает, как удобно перекладывать вину на умерших. И потому задним числом интеллигентов приравняли к революционерам и повесили на убитых все преступления большевиков. Тухлые интеллигенты не говорили: “Ты не прав”, но лишь: “Я с вами не согласен”. Представляешь, каково услышать такое? Кто-то – и не согласен? Баз криво усмехнулся: