— Корсет, — с насмешкой подсказал Тумидус.
— Корсет? — Профессор провел ладонями вдоль своей могучей талии, втянул живот: так он представлял корсет. — Нет, на корсет это ни капли не похоже.
— Еще как похоже! Вы просто не в курсе, профессор, что такое корсет. Славный, крепко скроенный, хорошо подогнанный корсет. Вы когда-нибудь носили корсет?
— Я? Никогда.
— Ах, как жаль! А вот я, к вашему сведению, нашивал… — Тумидус наслаждался двусмысленностью ситуации. — Значит, я незаменим? Такие, как я, незаменимы? Спасибо, вы порадовали меня. Услуга за услугу: я дам вам добрый совет. Смените тренера, профессор. Наймите помпилианца — помца, как вы зовете нас за нашей спиной. Старого декуриона, штурмовика в отставке. Тертого, битого, грубого, как солдатский ремень. Когда я в следующий раз попадусь вам в лапы, вы, возможно, сумеете меня чем-нибудь удивить.
Рассмеявшись, он отошел к бамбуку. Тронул ладонью ближайший ствол, взмахнул рукой, сбив стрекозу на лету. За спиной Тумидуса журчал фонтан: тройка дельфинов, скрученных в замысловатую фигуру — то ли венчик цветка, то ли деформированный кукиш.
— Полковник?
Тумидус молчал.
Нет, мысленно поправился Нода Мваунгве, мастер интерпретировать чужое молчание. Не полковник. Гай Октавиан Тумидус, гвардии легат ВКС Помпилии, малый триумфатор и кавалер ордена Цепи.
Бывших легатов не существует.
— Мальчик… — сказал Тумидус. Слушая его, психиатр ни на секунду не усомнился, что речь идет о далеком племяннике. — Он пошел в армию из-за меня. Знаете, профессор, я никогда не считал себя родственным человеком…
I
С «телегой» Марку не повезло. В рейсовом аэробусе «Пушта−Тангамак−Сколарис», как сказал бы дед Луций, сегодня был аншлаг. Из увольнения, от девочек и выпивки, к утренней поверке возвращалось десятка три курсантов, а может, больше. Все они не спешили влезть в салон: топтались на стоянке, переговаривались шепотом и косились на угрюмого Марка, забившегося в глухой угол между турникетом и кассой-автоматом. Стоило кому-то встретиться взглядом с бывшим товарищем, как бедняга краснел, бледнел и выяснял, что ужасно хочет курить. Угроза пилота, крикнувшего, что сейчас улетит — «Без вас, олухов!» — не сдвинула курсантов с места. Лишь когда Марк первым влез в брюхо аэробуса и сел на заднее сиденье к окну, парни хлынули следом.
Летели низко, над самой водой.
Следя за мельканием барашков на гребнях волн, Марк боялся, что сейчас уснет. Дорога заняла у него чертову уйму времени. Челнок со спутника на Тангамак — регистрация за полтора часа до вылета. Маршрутка от космодрома до стоянки «телеги» ходит круглосуточно. И вот аэробус… Он мог бы лечь пораньше и урвать хотя бы часок-другой сна, но вместо этого до полуночи просидел на скамеечке у гостиницы. Там его и нашел памятный по тренажерному залу старичок-кузнечик, обрадовавшись такой приятной встрече. Марку пришлось выслушать сто уникальных способов, с помощью которых они бы «накидали хамам пачек», если бы хамы не оказались жалкими трусами. Исчерпав варианты мордобития, старичок представился. Известный зоолог, профессор шести университетов, он пребывал в восторге от фауны Тренга. Паллюски, махайроды, имменсозавры — чем убийственнее была тварь, тем больше она нравилась лысому кузнечику.
«Кролик, — невпопад сказал Марк. — Что вы думаете о кроликах?»
Профессор рассердился. Ему показалось, что Марк презирает кроликов. Спич в пользу ушастых пожирателей морковки был долгим и возвышенным. Особенно профессора восхищала случка кролей: оплодотворение в любое время года, охота к этому архиважному делу — каждые восемь-девять дней. «Знаете ли вы, юноша, что один самец в день может покрыть четыре самки!» Уважаю, кивнул Марк. «А знаете ли вы, что является признаком состоявшегося спаривания у кроликов?» Марк пожал плечами. «Вот! И вы еще позволяете себе насмешки! Признаком является падение самца с самки на бок с легким урчанием или характерным писком…» С легким урчанием, повторил Марк. С характерным писком. Спасибо, профессор, я запомнил.
Извините, мне пора.
Внизу пенилось море. Вдали смеялась Н’доли. Знать бы, как она смеется: с издевкой или с сочувствием. Упал, сказал себе Марк. На бок. С характерным писком. Лежи, дурак, и помалкивай. Или покрой еще трех самок.
Он опасался, что у него не хватит духу. Что при виде дисциплинар-легата Гракха он онемеет. Пожалеет, что не открыл аварийный люк и не бросился в зеленую, похожую на жидкое бутылочное стекло, воду. Смейся, Н’доли. Смейся! Посмотрим, кто будет смеяться последним.
Перед ним сидел богатырь-первокурсник Сцевола. Спина Сцеволы превратилась в камень, шея — в броневой кронштейн. Больше всего на свете первокурсник хотел обернуться. Больше всего на свете он боялся обернуться.
Я заразный, подумал Марк. Носитель инфекции.
Когда аэробус сел, Марк выбрался наружу последним. Силовой купол, накрывавший территорию училища, был почти не виден в лучах восходящего солнца. Так, сизая дымка с отливом цвета голубиного яйца. Встав под цветущей плюмерией, Марк следил, как поток курсантов втягивается в ворота. Затем подошел ближе, еще ближе. Ворота остались открыты, но, едва Марк ступил за ограничительную линию, проведенную в двух метрах от входа, между створками заискрило, намекая на парализующий разряд. В базе данных пропускного пункта, дающей право на свободный вход, стерли информацию о курсанте Тумидусе. Сетчатка глаза, отпечатки пальцев, геометрия руки, форма ушных раковин, энергомозаика пульса — ничего, что бы отличило Марка от любого другого чужака.
Он шагнул к переговорному устройству:
— Курсант Тумидус… — Голос сорвался. Марк проклял себя за слабость. — Марк Тумидус хотел бы видеть начальника училища.
С ответом не торопились.
— Причина? — наконец откликнулся механический баритон.
— Личная.
— Отказано.
— Это очень важно.
— Отказано.
— Я неверно выразился. Причина не вполне личная. Мне необходима встреча со старшим офицером ВКС Помпилии. Я больше никого не знаю на Тренге…
— Ждите. К вам выйдет дежурный офицер.
Ждать пришлось долго. Утренняя поверка, развод на занятия. Обер-декуриона Горация, идущего по дорожке, посыпанной желтым песком, Марк засек издалека. Это было не то, на что он рассчитывал, но лучше, чем ничего.
Выйдя за ворота, Гораций расстегнул крючок воротничка. Это была такая вольность, что у Марка захватило дух.
— Глупо, — сказал обер-декурион. — Не поможет.
— Здравия желаю! — по привычке отрапортовал Марк.
— Не поможет, говорю. Уходи, не позорься.
— Вы считаете, я пришел за восстановлением? — Кровь бросилась Марку в лицо. — Буду просить, умолять? Унижаться?! Ах ты, чугунная болванка…