Народ расступается, и я слышу, как кто-то спрашивает:
— Кино что ли снимают?
Держи карман шире. Голливуду такое и не придумать. Им там слюнявые сериалы подавай!
Поднимаю голову. Клык, злой и сосредоточенный, несется по пятам. Он не отстает, но и догнать этого волчину ему не удается. Если где-нибудь здесь за углом ирейзера поджидает тачка, я пропала.
Рву ему уши, впиваюсь зубами в холку, всаживаю острыми локтями в спину и в ребра — никакого результата. Этим проклятым мутантам болевые рецепторы удалены на генетическом уровне.
— Клык! — отчаянно призываю я. — Клык, спасай!
Ирейзер, кажется, даже не убыстряет бега, но Клык начинает отставать все больше, а вопли Ангела слышны все глуше и все дальше.
В следующий момент внезапно то ли я соскальзываю вниз, то ли ирейзер оседает на землю. Нет, он по-прежнему крепко держит меня, но ему как будто подрубили ноги. Секунда, и он, придавив меня своей тушей, с глухим стуком валится на землю. От удара о гранитный поребрик тротуара из глаз у меня сыплются искры. Бешено пихаю его локтями, коленями, кулаками, головой, всем, чем могу. В конце концов высвобождаюсь из-под него, хватаюсь за стоящую рядом урну и встаю на четвереньки. У меня шок. А с ним-то что? Он не шевелится. Глаза остекленели, из пасти стекает тонкая струйка крови. Пара любопытных зевак остановилась поглазеть на происходящее, но в основном народ как двигался себе целеустремленно, так и движется, ничего вокруг не видя и реагируя только на звон или вибрацию мобильников. Ничто не может вывести нью-йоркцев из привычного равновесия.
Клык подскочил, поднял меня на ноги и тянет прочь.
— Подожди, не беги, он, кажется, сдох.
Недоверчиво Клык пнул неподвижную тушу носком сапога — никакой реакции, ни вздоха, ни намека на движение. Наклонился, напрягшись, то ли от страха, то ли от омерзения, приложил большой палец к запястью пощупать пульс.
— Ты вроде права. Похоже, сдох. Что ты с ним сделала?
— Ничего я ему не сделала. Просто орала что есть мочи. Но ему все было хоть бы хны! Он вдруг сам ни с того ни с сего на части развалился.
Клык еще раз наклоняется к дохлому ирейзеру. Отодвигает воротник у него на шее. Смотрим, у верхнего позвонка — татуировка: 11–00–07.
Тем временем к нам сбежалась вся наша стая. Ангел бросилась ко мне в объятия и заплакала… Прижимаю ее к себе и, успокаивая, шепчу:
— Не бойся, моя хорошая, не бойся. Все прошло, никто нас больше не тронет, ни тебя, ни меня, никого из нас.
Краем глаза замечаю, что нас уже теснит сгрудившийся вокруг народ, и слышу, как все ближе завывает полицейская сирена. Пора линять.
— Торчок какой-то концы отдал, — нарочито громко бросает Клык. Не сговариваясь, растворяемся в толпе и быстрым шагом сворачиваем за угол. Ставлю Ангела на ноги. Она семенит рядом, по-прежнему хлюпая носом, а я крепко держу ее за руку и старательно улыбаюсь. Но что-то не уверена, что улыбка моя получается убедительной. Меня все еще колотит — серьезнее переплета со мной еще не случалось!
Надо скорей найти этот чертов Институт и убираться отсюда подобру-поздорову обратно в пустыню, туда, где не надо все время озираться по сторонам, туда, где нас никто не найдет.
Решили переночевать в парке — туда путь и держим, благо эта часть Манхэттена нам теперь как свои пять пальцев знакома. Мимо снуют такси и легковушки, и никому опять никакого дела до наших злоключений. Мало ли случается драм на улицах Нью-Йорка.
— Значит, ему было пять лет, — тихо говорит мне Клык.
Я согласно киваю:
— Сделан в ноябре двухтысячного года. Седьмой экземпляр в серии. Выходит, не больно-то долгий срок им отпущен. А нам? Сколько лет жизни заложено в наших генах?
Нельзя на эту тему думать. Так никогда не расслабишься. Стараюсь релакснуться. Перевожу дыхание и оглядываюсь вокруг.
В глаза бросается такси. Только на крыше нормального мотора будет нормальная неоновая реклама «Знаменитая пицца дядюшки Джо». Или что-нибудь в этом роде. А этот мотор наезжает на меня очередным неоновым предсказанием: «Первый шаг — самый трудный!» Не такси, а гадалка какая-то. Первый шаг… Сколько я их уже сделала? Какой был первым? А может, настоящий-то первый шаг у меня еще впереди?
Иду, смотрю себе под ноги и механически отсчитываю шаги.
Посереди тротуара воткнуто в асфальт хилое дерево. То ли металлическая решетка защищает корни, то ли дерево за решетку засажено. В металлических ячейках застряла пластиковая карточка — наподобие банковских. Поднять ее? А вдруг там опять капкан. Была не была! Наклоняюсь ее подобрать.
Точно, банковская карточка. С моим именем: Максимум Райд. Тяну Клыка за рукав и без слов показываю ему свою находку. От удивления у него расширяются глаза.
Тут снова прорезался Голос:
Пользуйся на здоровье. Но тебе надо додуматься, какой у нее пароль.
Как додуматься-то? Может, снова такси какое-нибудь поедет с моим пин-кодом на крыше. Вздохнув, запихиваю карточку в задний карман. Ладно, утро вечера мудренее. Утром подумаем.
А теперь в Парк. Тихий, темный Центральный парк.
95
— Откуда, интересно, Голос знает, где я и что я вижу, — шепчу я Клыку.
Мы все шестеро удобно расположились в толстенных ветвях огромного раскидистого дуба в Центральном парке. Забрались на самую верхотуру — от земли футов этак в сорока. Здесь, наверное, можно даже поговорить спокойно — никто не подслушает. Если и здесь, конечно, локаторов не понаставлено. Уж поверь, уважаемый читатель, меня теперь ничто не удивит, даже локаторы на деревьях Центрального парка.
— Он же внутри тебя, — откликается Клык, привалившись спиной к стволу, — где ты, там и он. Подключился ко всем твоим рецепторам — вот ему и известно, что, где и когда ты делаешь.
Настроение мое резко падает. Только не это! Как же я такой вариант не просекла!?
— Что же получается, у меня теперь ничего личного, ничего сокровенного не осталось. Что я ни делай, все теперь известно этому Голосу, хоть и внутреннему, но совершенно мне постороннему.
— Даже в туалете? — глаза Газа недоуменно округляются, и Надж прыскает в ладошку.
Простота нашего Газзи уж точно хуже воровства. Накостылять бы ему хорошенько, да ладно, пускай живет, тем более что «туалеты» его всех разом развеселили.
Только Ангел, похоже, забыла обо всем на свете. Сидит себе и гладит свою Селесту.
Достаю найденную на улице банковскую карточку. Та, которую мы сперли у амбала в Калифорнии, — настоящая, проверенная — все еще болтается у меня в кармане. Пользоваться ею уже нельзя, но сравнить с моей новой находкой можно. Вроде они похожи: обе пластиковые, легкие, одинаково прямоугольные.
Если новая карточка всамделишняя, надо как-то вычислить пин-код. Без него толку от нее — чуть. «Как его с потолка-то возьмешь? — бормочу я себе под нос и в сотый раз рассматриваю кусок пластика. — Тысячу лет на это потратишь, а все равно не вычислишь».