— Пристанище.
Вспоминаю, что в стародавние времена люди укрывались в церквях от войн, вражеских набегов и от всяких опасностей. С оружием вход был туда заказан. Солдат не пускали. А полицейских? Исторических, возможно, и не пускали. А современным — пожалуйста.
Ну и пусть пускают. Собор большой, и туристов полно. Так что спрятаться там вполне можно.
98
В среднюю арку течет нескончаемый поток людей. Встраиваемся в очередь на вход и сливаемся с толпой. Внутри прохладно и пахнет стариной, как-то особенно, по-церковному, как-то… благодатно.
Толпа спонтанно разделяется на две группы. Одни стоят в стороне в ожидании экскурсовода. Другие сами по себе болтаются вдоль стен и проходов, глазеют по сторонам, читают таблички и взятые при входе листочки с информацией.
Какой он огромный! Сюда целый футбольный стадион влезет! И народищу тьма. А все равно на удивление тихо.
Впереди, опустив головы, люди сидят на скамьях, а некоторые даже стоят на коленях.
— Пойдем, — я тихонько тяну туда свою стаю.
Все шестеро, мы тихо проходим по мраморным плитам к величественному белому алтарю в восточной оконечности собора. Рот у Надж широко открыт, она вертит головой по сторонам и не может оторвать глаз от сияющих в солнечном свете витражей. Высоченные стрельчатые своды разукрашены резным камнем, как кружевом. Дворец, да и только!
— Вот это да! — обалдело выдыхает Газ.
Я киваю. Мне здесь хорошо. Я, конечно, понимаю, что ирейзеры или копы могут войти сюда в любой момент. Но на меня почему-то снизошел мир и покой. Народу тьма, а все вокруг как на ладони. Здесь безопасно. Хорошее место.
— А что эти люди делают? — шепотом спрашивает меня Ангел.
— По-моему, они молятся.
— Давайте тоже помолимся.
— М-м-м… — ответить я не успеваю. Она уже направилась прямиком к свободной скамье, просочилась подальше от прохода, достала подколенную подушечку. Посмотрела по сторонам и так же, как люди вокруг, встала на колени, опустив голову на сцепленные пальцы.
Чем хочешь клянусь, она молится о Селесте.
Один за другим мы все неловко опускаемся на колени рядом с ней, стесняясь и словно глядя на себя со стороны. Игги легко и нежно проводит рукой по Газману и, поняв, какую надо принять позу, встает рядом.
— О чем молиться-то? — мягко спрашивает он.
— О чем хочешь.
— Мы Богу молимся, правильно? — на всякий случай проверяет Надж.
— По идее, да.
На самом-то деле я понятия не имею ни про Бога, ни про то, как надо молиться. Но у меня все равно какое-то странное чувство, что если о чем-то просить, лучше места не найти. Просить надо здесь.
Весь этот резной устремленный ввысь потолок, вся эта беломраморная красота, вся явственно ощутимая здесь людская вера — все наполняет меня надеждой, что это и есть то место, где горести шестерых бездомных детей не останутся без ответа.
— Пожалуйста, Боженька, — шепчет Надж, — пошли мне настоящих родителей. И чтоб они меня приняли такой, какая я есть. И чтоб любили. Я их уже сейчас люблю. Пожалуйста, сделай что-нибудь. Спасибо тебе большое. С любовью, Надж.
Да уж! Не скажешь, что Надж на молитвы мастерица. Да и все мы не лучше.
— Боженька, милый Боженька, верни мне Селесту. И сделай так, чтобы я выросла большая и сильная, как Макс. И чтоб я всех защищала. И всем злодеям отомстила, чтобы они нас больше не трогали.
«Аминь», — мысленно закончила я молитву Ангела.
С удивлением замечаю, что Клык сидит с закрытыми глазами, но губы у него не шевелятся. Может, он просто расслабился и отдыхает.
— Я хочу снова видеть, — тихо повторяет рядом Игги, — как в детстве. Все вокруг себя видеть. И еще я хочу как следует наподдать этому скоту Джебу. Спасибо.
— Господи, пошли мне силу. Я хочу стать большим, могучим и стойким, — молится шепотом Газзи. Смотрю на его пушистую светловолосую голову, на его серьезно сведенные брови, и у меня сводит горло… Ему всего восемь лет. А кто знает, сколько ему жизни отпущено?
— И чтоб я мог помочь Макс и другим людям, — заканчивает он.
С трудом проглатываю застрявший в горле ком, моргаю и глубоко дышу, чтобы прогнать слезы.
Потом незаметно оглядываюсь вокруг. В соборе тишина, мир и покой. И никаких ирейзеров.
А вдруг я там в парке ошиблась и не было с полицейскими никакого Джеба. И вообще, хотелось бы мне знать, это настоящие полицейские за нами гонялись или уроды из Школы нас выследили? Или даже из самого Института? Жалко, что Ангел свою Селесту потеряла. Только ребенку какая-то маленькая радость досталась — тут же ее и отобрали. Что скажешь, читатель, разве это справедливо?
— Господи, пожалуйста, пошли Ангелу ее Селесту, — неожиданно слышу я свое бормотание и ловлю себя на том, что закрыла глаза. Верю я в Бога или нет, я никогда особенно не размышляла. Если он есть, как он мог допустить Школу, белохалатников и все, что они там творят? И вообще, что такое Бог?
Но здесь и сейчас я ни о чем не хочу думать. И вопросов задавать никаких не хочу. Во мне как плотину какую-то прорвало:
— Сделай меня храбрее и умнее. Помоги мне, Господи, защитить мою стаю. Дай мне волю и силы стать для них настоящей опорой. Помоги мне найти ответы на вопросы, которые мучают нас. Помоги мне, Господи, помоги!
Не знаю, сколько времени мы провели в соборе. Не знаю, сколько мы бормотали свои молитвы. Знаю только, что у меня онемели колени.
Нас окутал чудесный покой и нежно и ласково гладит наши крылья.
Нам хорошо в этом Божьем доме. И уходить не хочется.
99
Я уже всерьез подумывала остаться в соборе, спрятаться здесь и переночевать. Вон, например, там на верхотуре хоры. Народ разойдется, нам туда взлететь — раз плюнуть. Да и кому придет в голову искать нас в церкви. Поворачиваюсь к Клыку поделиться с ним этими размышлениями, но меня останавливает новый приступ боли. На сей раз ее можно терпеть, но на минуту тело цепенеет, а слова застревают в горле.
Яркие картинки, как кадры кино, мелькают у меня в мозгу. Какие-то архитектурные чертежи, какие-то карты-схемы, похожие на планы метро. Закручиваются двойные спирали ДНК, и их тут же засыпает старыми выцветшими газетными вырезками и открытками с видами Нью-Йорка. И все это под сопровождение сумбурного стаккато обрывочных звуков и разговоров.
Одна картинка, изображение незнакомого высокого зеленоватого здания, замирает на несколько секунд. Потом в сознании ярко высвечивается адрес: Тридцать Третья улица. Дальше мозг затопляет непонятный поток цифр.
О мама дорогая, что это все значит!
Перевожу дыхание, чувствуя, что боль отступает. Открываю глаза. В сумрачном свете собора ко мне устремлены пять озабоченных лиц. Клык только коротко спрашивает: