В конце концов, что плохого в том, чтобы насвистеть какую-нибудь песенку.
Он оделся, использовав первый из комплектов одежды, которые уложил в чемодан с осторожностью человека, везущего особо опасную взрывчатку. Вчерашнюю одежду он уже хотел было выбросить в мусорный бак, как вдруг, взглянув на брюки и рубашку, решил, что на этот раз не станет этого делать.
Он с детства соблюдал правило: вне дома одежду можно использовать только один раз, потому что уж очень велик риск подхватить разные болезни, микробов, какую-нибудь грязь и всякие прочие неприятности реального мира. Он поступал так всю жизнь. Он не мог так сразу взять и изменить свои привычки.
Но мог сделать это постепенно.
Поэтому он оставил вчерашние брюки и рубашку на стуле.
На шатком стуле — не без досады отметил он.
И сверху положил записку, в которой сообщал, что если кто-нибудь захочет воспользоваться этими вещами, то может взять их себе в качестве подарка.
Взвесил это последнее слово — «подарок», которое вообще отсутствовало в его повседневном обиходе. Потом задумался, а нужно ли подписать записку.
И несколько минут решал эту задачу.
В конце концов решил не подписывать.
Переоделся и, пока совершал эту процедуру, стал выяснять причину такого нежданного хорошего настроения. Ещё несколько часов назад, когда готов был убить своего водителя и сжечь всю Килморскую бухту, он думал только о своих делах в полной уверенности, что без его незамедлительного вмешательства, проблемы, которыми предстоит заняться, станут такими огромными, что рухнет весь мир.
После телефонного разговора с сестрой всё вдруг неожиданно изменилось.
А произошло вот что.
Восстание.
Наконец-то он продемонстрировал этой гарпии, что может совершать поступки, не нуждаясь в её одобрении. Может взять, например, и отправиться в путешествие.
И даже небольшая ложь, которую он добавил в конце разговора, о том, будто путешествует ради собственного удовольствия, принесла ему необычайное удовлетворение.
Ну, конечно. Только раз, решил он.
— Мариус! — обратился он к себе, снова глядясь в зеркало.
При звуке собственного голоса, он даже вздрогнул.
Уже столько лет не произносил он своё настоящее имя. Имя, от которого его тошнило, столько раз его назойливо твердила Вивиана. Мариус, сюда, Мариус, туда, Мариус, нет, Мариус, этого нельзя делать. Мариус, это плохо. Мариус, это неправильно. Это запрещено. Это невозможно. Мариус, я же сказала — нет!
Он зажмурился и открыл глаза.
Злоба опять улетучилась.
На небольшом столике возле кровати его ожидали другие сюрпризы.
С одной стороны эта проклятая говорящая книга. Коснувшись её обложки, Мариус Войнич испытал привычное возбуждение.
Но оказалась, огромная разница между, тем, что поднималось в его душе, когда он хотел уничтожить или сжечь что-то и… его теперешним чувством.
Проклятая книга волновала его. Всё, что в ней придумано, написано и нарисовано, находилось за пределами запретов его сестры. В мире воображаемого, который Войнич научился ненавидеть, не замечать и уничтожать.
Как будто реальность не была столь же опасна.
Интересно, что сказала бы Вивиана, если бы узнала, что накануне ночью он даже помог одному очень хорошему незнакомому человеку разрешить головоломку и вскоре после этого, так же с помощью говорящей книги, условился о встрече с другим человеком.
Возможно, он признался бы ей, что эта книга начинает нравиться ему. И что люди, которых он встретил на её страницах, какие-то особенные, потому что он стал чувствовать себя живым человеком. И потом эта головоломка! Это оказался забавный вариант известной загадки, которая известна физикам как «Загадка Эйнштейна». И разгадать её проще простого. [1]
Белая молния пронзила память Войнича. Вспомнились белые халаты докторов, друзей Вивианы, которые вынуждали его в детстве рассказывать им всё, что с ним происходило, поскольку сестра была убеждена, что он сумасшедший.
Но Мариусу нечего было рассказывать докторам, а они настаивали, и тогда он стал сочинять. Просто придумывал разные истории и события, которые происходили в самых разных местах.
Выслушав его, доктора задумчиво умолкали, а потом объясняли ему, что этого быть не может, что это невозможно, что «мир устроен не так, малыш».
«Мир устроен не так, — подумал Войнич и разогнал всех — и докторов, и свою сестру. Медсестру Дьявола. — Убирайтесь все отсюда!»
Он посмотрел на часы:
— У меня важная встреча.
Последнее, что он положил в чемодан, это свой роман «Сердцу не прикажешь».
Романтическая история, нежная, лёгкая, на которую он потратил пятьдесят лет жизни, и которая, до вчерашнего вечера, когда вошёл в эту комнату Зеннорской гостиницы, насчитывала всего пятьдесят шесть страниц.
Превосходных страниц.
Без единой ошибки.
Прекрасно написанных.
Изысканных.
Страниц, которые можно разобрать на цитаты.
Страниц, которые заставят позеленеть от злобы любого лондонского критика, потому что они безупречны. Лишены каких бы то ни было недостатков и потому их невозможно уничтожить.
И вот другая неожиданность, которая случилась тут. Накануне вечером, лёжа в допотопной постели, едва не сломавшей ему спину, но которая тем не менее показалась ему королевским ложем, Мариус Войнич перечеркнул с десяток этих страниц, решив, что они довольно скучные.
Всё это уже было.
И определённо избито.
Он переписал начало лёгкими, короткими назывными предложениями, волнующими фразами, отказавшись от приёма Марселя Пруста, который мог описывать голубую шляпку героини на двух страницах по тридцать строк каждая, и изложил события науки ещё по меньшей мере на двадцать новых страниц.
И теперь, стоя возле открытого чемодана с ячейками, словно в банковском сейфе, и перечитывая эти новые страницы, он вдруг почувствовал как забилось сердце.
Хорошие страницы.
Двадцать страниц.
Написаны меньше, чем за три часа.
— В путь! — сказал он себе, выходя из комнаты.
На вилле «Арго» Джулию разбудила мама. Девочка уснула поверх одеяла, обнимая записную книжку Мориса Моро.
— Можешь пойти сегодня в школу?
Джулия очнулась, как бы выплывая из глубины своих мучительных сновидений. Она почти ничего не помнила из того, что происходило минувшей ночью.
Разве что…
Она разговаривала с Риком с помощью записной книжки.
Разговаривала долго, до изнурения.