«Ты не можешь просто так снова впорхнуть в мою жизнь и начать с того места, где мы остановились».
Да, Брент все еще находил ее привлекательной, все еще хотел ее. Несколько волшебных мгновений на заднем сиденье автомобиля и напряженный момент в парке служили тому доказательством.
Между ними, несомненно, существовало влечение. Но как насчет чувств?
Любит ли он ее до сих пор? Может ли он по-прежнему любить ее?
Или Брент твердо решил, что второй попытки не будет? Насколько сильно она его ранила? Неужели она сама стала одной из таких женщин, с которыми у Брента не складывались отношения?
Через двадцать лет разлуки Грейс нужно было нечто большее, чем просто сексуальное влечение.
Она не хотела, чтобы ее глубокие чувства превратились в банальное утоление плотской жажды, которую они испытывали на протяжении двух десятилетий. Хотя сейчас, лежа в постели, сжав руку в кулак и зажав ее между ног, видит Бог, она так сильно хотела вновь ощутить его внутри себя, что это причиняло настоящую физическую боль.
И боль эта становилась сильнее с каждой секундой. Грейс хотела любить Брента.
Хотела, чтобы он позволил ей любить его.
Могла ли она просто пойти к нему и сказать, что была идиоткой? Что ошибалась насчет всего, чего якобы не хотела, потому что сейчас, когда она достигла всего, жизнь не закончилась.
Ей недоставало только Брента. Могло ли все быть так просто?
«Ты не можешь просто так снова впорхнуть в мою жизнь и начать с того места, где мы остановились».
Грейс взвыла, уткнувшись лицом в подушку. Она все испортила — это еще слабо сказано.
Что, если он никогда не примет ее обратно?
Ей придется бороться за Брента.
Доказывать ему. Извиняться за ошибку. Убеждать его, что она хочет начать все заново.
Но она так устала бороться.
Ей хватало войны с несносным подростком. Она не хотела начинать еще одну битву, не уверенная, что сможет выиграть ее.
Кроме того, ничего не изменилась. Грейс по-прежнему не могла связать себя с ним обязательствами. В ближайшем будущем она будет находиться в подвешенном состоянии, а Брент заслуживает лучшего.
Конечно, Брент всегда хотел иметь семью, но мечтал построить ее с нуля, такую новенькую и сияющую, а не получать сомнительное наследство. Брент, которого она знала, хотел воспитывать кучу детей в домике в пригороде, обнесенном белым забором.
Он стремился к идеалу.
А взглянуть на ее семью? Бесконтрольная, разлаженная, отягощенная горем, далекая от совершенства.
Грейс накрыла подушкой голову и зарылась в нее лицом.
Брент был прав. Это безумие.
Следующая неделя была тяжелой, бессонной. Грейс старалась избегать Брента на работе, но, как водится, чем сильнее старалась, тем чаще сталкивалась с ним. Казалось, он поджидал ее за каждым углом. Он улыбался, был общителен и так мил с ней, что у нее все тело болело.
Лицо болело от фальшивой улыбки, голова — от необходимости постоянно быть веселой и вежливой, сердце — от судорог, которые случались каждый раз, как он появлялся в поле ее зрения.
Но она улыбалась, поддерживала с ним беседу и вообще вела себя так, словно все отлично, словно карточный домик ее жизни вовсе и не рушился у нее на глазах. Боль, которая притупилась, которую она со временем научилась не замечать, вернулась, и теперь ей нужно было начинать все сначала.
Ей было очень тяжело порвать отношения с Брентом двадцать лет назад. Решение уехать от него подальше, задушить любовь принесло ей много страданий. Но расставание казалось единственным выходом. Как ни странно, Грейс почти обрадовалась этой боли. Она воспринимала ее как наказание. Прежде всего за то, что оставила Брента. Это было возмездие. Расплата. Какая ирония! Горькая ирония!
Она получила то, что заслужила.
Когда снова наступило воскресенье, Грейс была абсолютно разбита. Она почти не спала, у нее раскалывалась голова, а руки тряслись от бесчисленных чашек кофе, выпитых за эту неделю, чтобы хоть как-то продержаться.
В довершение всего она разругалась с Таш прямо перед поездкой на спортплощадку, где должен был играть Бенджи. Племянница заявила, что отправляется к подруге на весь день и не поедет на игру.
Грейс пришла в ярость.
Она кричала. По-настоящему кричала. Раньше она всегда старалась сохранять спокойствие, сдерживаться, использовать разумные аргументы. Обращаться с Таш как со взрослой. Она никогда не пыталась заменить Джули, инстинктивно понимая, что племянница не потерпит игр в дочки-матери.
Но это стало последней каплей.
Таш была под домашним арестом. И Грейс поняла, что спокойствие и разумные доводы неуместны, когда речь идет о неуправляемом подростке с дикой тягой к саморазрушению.
Когда час спустя они приехали на футбольное поле, Грейс добавила к списку своих физических недугов больное горло.
Бенджи рванул к своей команде, едва выскочив из машины, и Грейс с болью в сердце увидела, как Брент сжимает плечо ее племянника и улыбается ему.
Грейс направилась к общей гурьбе неспешным шагом — ей нужно было время, чтобы подавить реакцию своего тела на Брента, такого большого и чертовски сексуального, окруженного толпой ребятишек, боготворивших его.
Окруженного своей импровизированной семьей.
Брент улыбнулся Грейс, когда она подошла.
— Ты в порядке? — спросил он.
Она выглядела уставшей. Сексуальной — на ней были джинсы и майка, которая подчеркивала все ее прелести, — но все же уставшей.
Грейс кивнула и посмотрела на Бенджи, оживленно болтавшего с друзьями по команде, чтобы не видеть беспокойство в золотисто-карих глазах Брента.
— В порядке, — сказала она. — Просто… немного повздорила с Таш.
Брент покосился на девочку, которая так и не пожелала выйти из машины. Ее сердитый взгляд и нахмуренный лоб были видны за версту. С таким лицом только на поминки.
— Вид у нее не особенно счастливый.
У Грейс вид был не лучше. Она пожала плечами:
— Скажем так, я ей не особенно нравлюсь.
Грейс осознавала собственное поражение, и от этого у Брента сжалось сердце. Он стал рассматривать ее лицо, перекидывая футбольный мяч из одной руки в другую. Из косметики Грейс пользовалась только традиционным медовым блеском для губ, аромат которого Брент ощущал явственнее, чем запах только что подстриженной травы.
Всю прошлую неделю мысль о том, что они могут попробовать начать все сначала, не давала ему покоя, хотя он и твердил себе, что это безумие.
Он улыбнулся:
— Если это поможет, знай, что ты нравишься мне.