Уцепившись за стойки, я стремительно навалил на уголовников все, что навернулось под руку на верхних ярусах шконок: два увесистых матраца, подушки и постельные принадлежности, которых, как утверждал сволочь корпусной, тут не должно вроде бы быть.
Получилась бесформенная куча, на которую я и запрыгнул, вцепившись руками в кроватные дужки, и принялся все это интенсивно пинать с большой амплитудой, злобно приговаривая:
— Вот вам гостинцы, суки! Вот вам опущение, п…дюки недоношенные! — и в таком духе что-то еще.
Секунд сорок спустя куча мала перестала шевелиться. Потрепанная боевая машина выключилась, и заработало рациональное мышление.
— А не чересчур ли? — запоздало пробормотал я и отбросил матрацы.
Троица пребывала не в самом лучшем виде: борец не подавал признаков жизни, качок еле слышно стонал, скрючившись в эмбриональном положении, и только здоровый от рождения, держась руками за голову, членораздельно просил прекратить экзекуцию.
— То-то же, уроды! — резюмировал я и, зверовато взвыв, с разбегу долбанул ногой по двери.
Любопытство через глазок моментально прекратилось — по коридору забухали удаляющиеся шаги.
— А сейчас переходим к репетиции, — мрачно сообщил я. — Драматическое произведение камерного типа: утро в совхозе. Или в колхозе — в деревне, одним словом… — Углядев на быстро оплывающем лице здорового от рождения некоторую заинтересованность, я пояснил: — В этой самой деревне утром, на зорьке, начинают орать петухи — хором. И в связи с этим спать никак не возможно — все встают и принимаются за работу. Доступно?
Похоже, эта перспектива здоровому от рождения совсем не приглянулась: он живо полез под шконку, пряча зад и выставляя наружу ноги. Угостив его смачным пинком, я погрозил пальцем и сказал:
— Спокойно, кочет! У меня нет охоты мараться о ваши грязные задницы. Я тебе даю минуту на размышление, а потом буду кастрировать подручными средствами. Кто дал команду меня опустить?
— Фуля тут размышлять, — здоровый от рождения выбрался из-под шконки. — Это Пахом приказал тебя отпедерастить.
— Вор, что ли? — удивился я. — И чего я ему-то сделал?!
— Вор, вор, — подтвердил здоровый и хмыкнул: — И не обязательно, чтобы ты че-то ему сделал. Кто-то из братвы попросил — вот и всех делов-то… Ну, допустим, Витя-Протас…
— Ага, — я поскреб щетину на щеке и сожалеюще покрутил головой: — Значит-таки походатайствовал Витек. Ну-ну… Однако не удалось сие мероприятие!
— Ну, ниче, — ободрил меня здоровый от рождения. — ты все равно труп. На зону зайдешь — один фуй опустят, по этапу уже опустят — и отдельная камера не поможет! Ты лучше сразу вскройся — там, за шконкой, самопальное перышко затарено, — здоровый мотнул головой, показывая, где это самое перышко затарено. — А то обидно — такого резвого пацана — опустят… Гы-гы… Лучше, братан, умереть мужиком, чем жить петухом — это я те точно говорю!
— Ну-ну. — Я тяжело посмотрел на советчика, подошел к двери, и, привалившись к ней спиной, начал колотить по железу пяткой, выкрикивая угрозы, адресованные городской администрации, персоналу СИЗО и всей местной братве.
Из соседних камер начали кричать, требуя прекратить, и вскоре поднялся тотальный гвалт. Я с любопытством прислушивался к шуму — теперь было не разобрать, кто устроил такое веселое времяпрепровождение.
— Придется переводить на место, уроды, — пробормотал я. — Куда вы, на хер, денетесь…
Вдруг шум разом стих: в коридоре послышалась дробь бегущих ног, причем мягко этак переступали, словно бегущие были одеты в кроссовки или кеды.
— Довыепывался, идиот, — резюмировал здоровый от рождения и опять полез под шконку. — Ныряй под вторую — это спецназ позвали.
— Что за спецназ? — удивился я. — Откуда в СИЗО спецназ?
— Это уиновский спецназ, — пояснил здоровый и потащил на себя матрац. — Как раз для таких крутых и буйных, как ты. Щас увидишь и почувствуешь!
У меня нехорошо сжалось сердце. Спецназ нарушителям порядка никогда ничего путного не сулил.
— Здесь? — раздалось с той стороны двери.
— Тута, тута! Бушует, скотина, весь корпус переполошил, падла! — ответил голос пшеничноусого корпусного.
— Давай! — коротко приказал кто-то.
Дверь со скрежетом распахнулась. На пороге возникли крепкие парни в камуфляже с масками на лицах и резиновыми дубинками в руках. Тот, что стоял спереди, держал под мышкой наизготовку нунчаки из текстолита, окольцованные медными ободками.
«Как врежет — череп напополам», — профессионально определил я и грустно опустил голову, поднимая руки вверх. Слова оправдания были неуместны.
— Во как? — удивился тот, что с нунчаками. — Ну-ну… так, парни, не трогать его, — обратился он к остальным и кивнул мне: — Выходи.
Я послушно вышел в коридор, на всякий случай держа руки поднятыми. Корпусной злобно глянул на меня и сказал:
— Это он, он — тот самый! Он тута…
— Заткнись, чмо, — флегматично посоветовал старший группы. — закрывай камеру, пошли в дежурку.
— Да ты че, паря! — возмущенно вскинулся корпусной. — Да я тебе… я буду жаловаться…
— Делай, что командир говорит, — один из пятнистых схватил корпусного за рукав и внушительно встряхнул его. — Чего непонятно?
Бурча под нос невнятные угрозы, корпусной запер дверь и валкой трусцой направился к выходу. Спустя три минуты вся наша компания оказалась в помещении ДПНСИ. Здесь нунчакообладатель снял маску, и я с удивлением узнал в нем своего школьного приятеля Ловцова по кличке Муля-младший.
— Муля? А ты как тут?
— А что? Я ничего. — Муля смущенно почесал затылок. — Работа как работа… Я вообще-то подрывником — просто щас дежурю… Вот… Ты лучше скажи, чего там у вас получилось?
— А-а-а! Ты это у него спроси! — сказал я, кивая в сторону корпусного, который что-то нашептывал на ухо ДПНСИ, бросая на спецназовцев неприязненные взоры. — Спроси — как это я вместо одиночки угодил в камеру к блатным!
— А запросто! — спокойно заявил Муля. — Щас мы это узнаем. Михалыч! — мой школьный приятель обратился к ДПНСИ. — Дай потолковать с этим фруктом. Пару минут. — Он кивнул в сторону корпусного, который попятился, прячась за угол.
— Отставить! — рявкнул Михалыч. — Ты вместе со своим отделением снят с дежурства за неповиновение! Идите к себе наверх и ждите, когда смена придет — щас начальнику УИН позвоню. Топайте!
— Не понял?! — Муля прищурился. — Неповиновения кому? Вот этому ублюдку? — Он кивнул в сторону корпусного, который сжался за столом и спрятал запунцовевшее лицо за мощную спину ДПНСИ. — Этому придурку, который одиночного в камеру к блатным подсадил и тем самым допустил грубое нарушение режима?! — Флегматичный Муля уставился на ДПНСИ, вызывающе перебрасывая нунчаки из руки в руку. Я удивленно хмыкнул — вот так тихоня Муля, который мухи не обидит по жизни! Ай да молодец!