Проводив бойцов, я еще некоторое время наблюдал за гульбищем, преобразующимся в настоящую оргию. Бардак был на все сто. Товарищи в простынях употребляли длинноногих, совершенно не стесняясь присутствием собутыльников. Те, кто был уже не в состоянии, возлежали за и под столами. Некоторые, в простынях, видимо, не удовлетворившись зеленой травкой лужайки, тащили длинноногих в машины, отдельные авто лениво покачивались в такт ритмичным движениям, из приспущенных окон доносились визг и похихикивания. Многоопытные водители и охрана деликатно кучковались метрах в пятидесяти от машин.
Прокурор держался молодцом. Он активно обрабатывал какого-то пухлого дядю с идеально лысым квадратным черепом — наливал себе и ему, братски обнимал за шею, что-то журча на ухо, можно было предположить, что штучка сия имеет определенный вес и позарез нужна прокурору. Дождавшись, когда прокурор медленно повлек его по направлению к сауне, я оголился до пояса, моментально сверзился с третьего этажа и трусцой припустил к стоянке авто.
Поползав среди машин, я обнаружил в одной из них бессвязное бормотание, скорее похожее на предсмертные стоны задавленного поддоном грузчика. Открыв заднюю дверь, я вытащил то, что лежало сверху, приложив при этом титанические усилия, — самец оказался тучен и скользок из-за обильной испарины любви: дама продолжала вскидывать тазом, по инерции покрикивая, а представитель противоположного пола начал медленно валиться под колеса автомобиля, начальственно грозя в пространство пальцем.
В салоне я обнаружил влажную простыню, соорудил себе римскую тунику и, натужно крякнув, принял толстяка на плечо — в обнимку.
— А и тяжел же ты, братец, — пробормотал я, волоча свое «прикрытие» к КПП. — Худеть надобно!
Меня никто не остановил. Подивившись на убранство сауны — прямо приемный зал, — я отыскал массажный кабинет, с удовольствием обнаружил на двери массивную задвижку и, зайдя, стал ждать, не закрывая двери до конца.
Минут через пять дверь парилки распахнулась, и худосочный, небольшого росточка прокурор, нежно прижимая к своей груди здоровенного дядю с квадратным лысым черепом и пытаясь поднять боевой дух гостя, что-то нашептывал ему на ушко.
Гость, похоже, начисто утратил способность ориентироваться в пространстве — прокурору пришлось приложить немало усилий, чтобы дотащить его до широкой деревянной скамьи.
— Ну, слава богу, уговорил, — пробормотал прокурор и замер, увидев меня. Качнувшись с пятки на носок, прокурор растерянно развел руками, икнул и спросил: — А ты… ты как здесь, Эммануил?
— Здравствуйте, Виктор Константинович, — доброжелательно произнес я, делая шаг вперед и легонько щелкая прокурора в челюсть, отчего он стукнулся коленями об пол и собрался было завалиться на бок. — Нет-нет, родной мой! — Я подхватил его под мышки, затаскивая в массажный кабинет. — Вот, на кушеточку — а тут можете и расслабиться…
Вены на предплечьях прокурора отчетливо прорисовывались синими нитками, и потому инъекция пентонала получилась у меня не хуже, чем у заправской медсестры.
…Прокурор обильно вспотел и стал тяжело дышать — спустя десять минут я записывал довольно внятные ответы на все вопросы.
Показания прокурора оказались уникальными, но я умудрился задать один каверзный вопрос, ответ на который получить не надеялся. Я спросил у прокурора, знает ли он что-либо об обстоятельствах гибели моих родителей. Напомню, что мои родители погибли четыре года назад в автокатастрофе. Произошло лобовое столкновение с «КамАЗом», который вырулил на встречную полосу с потушенными фарами. Были сумерки, освещенность трассы почти нулевая… Водила камазный скрылся — потом выяснилось, что этот «КамАЗ» числился в угоне, так что спросить было не с кого… Чуть позже Петрович, член правления ПРОФСОЮЗА, намекал, что они располагают информацией о гибели моих родителей, и обещал когда-нибудь этой информацией поделиться. Оказалось, что в последний период жизни моего отца обуяла острая неудовлетворенность своим положением. Он начал собирать компромат на своего шефа — прокурора то бишь, — и его, этого компромата, хватило бы на три расстрельных статьи без права на кассацию. Водителем «КамАЗа» был некто Коля Подкурнаев — спустя неделю его пришили в камере СИЗО. Заказывал убийство прокурор…
Когда действие пентонала сошло на нет, я пару раз макнул прокурора в бассейн и, убедившись, что он адекватно воспринимает действительность, поинтересовался:
— У вас в доме кабинет имеется? Мне нужна бумага и ручка.
Прокурор утвердительно кивнул — сейчас его бил озноб. Нацедив в один из десятиграммовых шприцев «Смирнова», я слегка прокомментировал:
— Это вытяжка из кошачьего трупного яда.
Прокурор уставился на шприц с некоторой тревогой.
— Одного миллиграмма достаточно, чтобы в человечьем организме возникла необратимая реакция, — сообщил я ленивым голосом. — Противоядия не существует.
Прокурор опять покивал и открыл было рот, чтобы чего-то спросить.
— Я сейчас вас обниму и приставлю эту штуку к боку, — предвосхитил я вопрос. — Затем накину простыню, чтобы никто не удивился, и мы потопаем в дом. Даю слово, что пальцем вас не трону, если будете себя вести как следует.
Спустя три минуты мы оказались в кабинете — по дороге к нам пытались пристать бесхозные длинноногие-грудастые, но хозяин страшно гикнул на них, и дамочки исчезли.
— Где ваш именной карабин? — спросил я. У этих слуг народа обязательно есть именной карабин, а то и целая коллекция дареного оружия.
Прокурор приблизился к длинному металлическому ящику и набрал код. Я подскочил и достал из ящика симпатичный «зубр», богато украшенный серебряной инкрустацией.
– «Виктору Константиновичу Чужестранцеву от Миши Щепичихина с любовью и уважением, в благодарность за совместную службу», — прочел я надпись на серебряной пластине, изящно вживленной в приклад. Коробка с патронами находилась на нижней полке ящика. Зарядив один патрон в карабин, я на всякий случай взял еще два и спрятал их в карман.
— Значит, любят вас, — прокомментировал я, усаживаясь в кресло и делая знак, чтобы прокурор занял свое рабочее место. — Любят и уважают… Очччень хорошо!
— Ты собираешься убить меня прямо здесь? — тревожно поинтересовался хозяин кабинета — голос его звучал на удивление трезво.
— Я дал вам слово, что пальцем вас не трону — если вы будете хорошо себя вести. Пока вы ведете себя хорошо…
— А что ж ты тогда хочешь? — удивился прокурор.
— Берите лист бумаги и ручку, — распорядился я. — Будете писать то, что я продиктую.
Пожав плечами, прокурор положил перед собой лист бумаги, вооружился ручкой и уставился на меня.
Спустя пять минут я закончил диктовать, забрал исписанный листок и вслух прочитал:
«Начальнику УФСБ Новотопчинской области
полковнику Кочеткову А.В.
Заявление
Я, Чужестранцев Виктор Константинович, добровольно признаю, что в октябре 1993 года поручил Николаю Подкурнаеву совершить убийство моего заместителя — Всеволода Андреевича Бакланова и его супруги Анны Михайловны Баклановой, в связи с чем…» — далее следовало детальное изложение обстоятельств сговора. Последнее предложение заявления звучало следующим образом: «Я совершил гнусную мерзость, и мне нет прощения, я страшно раскаиваюсь в содеянном и признаю себя полным ничтожеством» — и подпись.