– Чу…идет кто-то…
Рядом тоскливо вздыхала топь и булькали пузырьки болотного газа. Эти звуки бабы приняли за шаги, но скоро поняли свою ошибку. Татьяна пригорюнилась.
– Пойду корзины поищу… Где мы их бросили?
Она встала и, опасливо щупая ногой почву, отправилась искать корзины с клюквой. Тропы здесь не было. Сюда, вероятно, даже дикие звери не забредали.
Татьяна пристально вглядывалась в траву… и вдруг заголосила. Уже не так истошно и отчаянно, как в первый раз. В траве белела человеческая кость…
– Ой! Мамочка!..
– Че там? – похолодела Нюрка.
– Мертвяки! Они всюду…
Молодуха испуганно и жалобно заскулила, боясь оглянуться. Из черных прогалин в столетнем мху тянулись вверх костлявые руки утопленников. Во всяком случае, ни о чем другом Нюрка не думала. Из-под каждого куста багульника смотрел на нее пустыми глазницами череп. За гнилыми корягами скрывались скелеты, обтянутые синей кожей…
Она закрылась от них рукавами и судорожно всхлипывала, трясясь от страха. Зря она пошла по ягоды с Танькой. Предупреждала же ее свекровь: «Не водись с вековухой. Ей пора покойников мыть, а она все гуляет! Раз никто замуж не взял, значит, порченая она или с дурным глазом…»
В деревне вековух недолюбливали, а Татьяну побаивались. Ходили слухи, что от злости на судьбу она в полнолуние распускала волосы, раздевалась, голая выходила в поле и делала заломы: надламывала пучок спелых колосьев и скручивала в жгут. Поэтому у нее закрома после жатвы были полны зерна, а жница, срезавшая серпом залом, погибала.
Нюрка в эти наговоры не верила, но прошлым летом у них в деревенском пруду утопилась девушка на выданье, и почти каждую осень кто-нибудь пропадал на болотах. Теперь, видать, ее очередь пришла.
Между тем Татьяна заметила в кустах что-то блестящее и присела на корточки.
– Я светляка нашла…
Молодуха в ужасе зажала уши. Лучше ей ничего не слышать и не видеть. Ежели начнет «старая девка» колдовать, мертвецов из болота вызывать… тут ей, Нюрке, конец. К Татьяне вместо законного мужа по ночам бес является, – прилетает огненным змеем, да через печную трубу – нырк в дом. Грянется об пол, встанет молодым красавцем – и прыг к вековухе в постель. До утра они целуются-милуются, а с рассветом черт в трубу же и вылетает…
«Светляк», которого обнаружила Татьяна, оказался вовсе не жуком с перламутровыми крылышками, а дивной красоты перстнем: сам в руку лег, на палец просится, – только велик больно. Свалится с пальца – и поминай, как звали.
«Это Дух Болотный со мной обручился! – обмерла бедная баба. – Или жених загробный!»
Смертельный холод сковал ее члены, волосы под платком зашевелились. Хотела она перстень бросить туда, где взяла. Не вышло! Словно прирос он к руке, огнем жжет ладонь, сил нет терпеть. Сжала кулачок, – сразу полегчало. Не желает болотный жених перстень назад брать…
– Ой-ей-ей! Беда! Молись, Нюрка…
– Че случилось-то? – дрожащим голоском отозвалась молодуха.
Вспомнила свекровкино наставление, что ведьму ни в коем разе злить нельзя, а делать вид, что во всем ей покоряешься. Самой же мысленно творить молитву. Но слова молитвы, как на грех, вылетели у Нюрки из непутевой головушки.
– Меня светляк укусил… – сообщила «старая дева».
А что еще она могла сказать? Другие слова в горле застряли.
– Светляки не кусаются…
– Это болотный. Кусучий, страсть!
Держа перстень в кулаке, Татьяна подошла к молодухе и села рядом, размышляя, как выбираться из топи. Они заблудились. Дороги не знают, а солнце уже садится. Корзины с клюквой не найти…
Перстень в руке придал ей храбрости и уверенности, что они благополучно вернутся домой. Каким путем, неведомо, – но вернутся.
– Вставай, Нюрка, – повернулась «старая дева» к молодой. – Идти надо. Ничего мы туточки не высидим.
Та молча повиновалась. Ведьме перечить – только себе хуже сделаешь. И то правда: вековуха ее сюда завела, она же и выведет. Кроме нее, никому такое не под силу…
Налетел ветер, едва не сорвал с баб платки. Из-за туч выглянула зловещая красная луна. Татьяна, ведомая самим Духом Болот, бесстрашно шагала впереди, Нюрка – за ней. Под ноги не глядела, боялась потерять во мгле залитую луной спину вековухи…
«Ужо как выберемся, по ягоды с Танькой больше ни-ни! – клялась и божилась она. – Ни по грибы, ни по орехи! Избу окурю пасхальной свечой… пол посыплю маком, в дверные наличники чертополоха натыкаю… Помоги, Боже!..»
Каким-то чудом они вышли из топкого места еще до ночи. В редком желтом осиннике стали попадаться ели, и вскоре баб обступил густой лес. Здесь они почувствовали, что беда миновала. Луна светила ярко, и Татьяна быстро нашла дорогу к деревенской околице.
– Слышь… ты не говори, что мы на болотах блудили, – попросила она молодуху. – Засмеют, задразнят!
Нюрка опустила голову, теребя концы платка.
– Мужик спросит, где клюква?
– Ну, как знаешь…
Татьяна поправила платок, вильнула крутыми бедрами и отправилась восвояси. Раньше она жила с больной матерью, а потом, когда та померла, осталась одна в покосившейся избенке на отшибе. Не перед кем ей ответ держать, оттого-то и не робеет.
Молодуха понуро побрела домой. Полы сермяги в грязи, лапти порваны, корзина загублена. Явившись в избу в неопрятном виде и без ягод, она боялась попасть на язык суровой свекрови. Та сперва сама отчитает, потом мужу пожалуется. Поди, оправ – дайся…
«А мой Филатушка на расправу ох, и скорый! – сокрушалась она. – Возьмет ременную плетку да проучит, чтобы мне впредь неповадно было…»
Прошел день, потом другой, третий. Нюрка с другой невесткой мыли и трепали лен во дворе. За работой она нет-нет да и возвращалась мыслями к вековухе. С тех пор как они пришли с болота, Татьяны никто из деревенских не видел. Однако поздно вечером, когда хозяйки топили печи и собирали на стол, из трубы на крыше ее избушки валил дым.
– Наша ведьма-то хлеб печет, дворовушку [22] в гости ждет, – ворчала свекровь. – Я давеча иду мимо, а из ее трубы – пых! пых! – огненный змей вылетел…
– Может, просто сноп искр вырвался? – робко возразила невестка.
– Цыц, Дуняша! Молода еще слово молвить! Твое дело – веретено крутить, кудель прясть…