— Нет, вечер хороший. — Никки подняла взгляд. Из-за городских огней не было видно звезд, зато на расстоянии нескольких кварталов светились башня Нью-Йорк-Лайф и Эмпайр-стейт-билдинг. — Блестяще, Рук! Приятное завершение для такого дня.
— Со мной бывает, — признал он.
За едой Никки разглядывала его в свете свечей и размышляла: «Что я здесь делаю?» Внизу по улице прокатила машина, гремя басами классического рока. Никки была слишком молода, но слышала песни Боба Сигера [65] в клубах. Рук поймал ее пристальный взгляд, когда хор прокричал, что их объединяет только пожар внизу.
— Что-то не так? Я перестарался со свечами? — спросил он. — При свете пламени во мне появляется что-то мефистофельское.
— Нет, свечи в порядке. — Никки откусила от кесадильи. — Но у меня к тебе серьезный вопрос.
— Спрашивай, хотя сегодня необязательно обсуждать серьезные вещи. Я понимаю, это неизбежно, но можно отложить. Я уже почти забыл, как ты растоптала мое достоинство.
— Но мне нужен ответ, и нужен прямо сейчас.
— О'кей.
Никки вытерла руки салфеткой и заглянула ему в глаза.
— Кто использует черные наволочки? — Не дав ему ответить, она продолжила: — Этот вопрос не дает мне покоя весь вечер. Это твои черные наволочки?
— Прежде всего, они не черные.
— Значит, твои. Повторяю вопрос: кто их использует? Кроме Хью Хефнера [66] или, я не знаю, торговцев оружием.
— Они не черные. Они темно-темно-синие, называется «полуночный синий». Ты бы сама убедилась, если бы пробыла со мной достаточно долго, чтобы увидеть мое холостяцкое осеннее постельное белье.
Никки расхохоталась:
— Осеннее?
— Да, я его меняю согласно времени года. И между прочим, там очень плотная ткань.
— Вижу, я много потеряла.
— Еще бы… — Он перешел на серьезный тон. — Ты знаешь, что потеряла, — и я тоже знаю.
Рук смотрел не на нее, а в самую душу, отражения пламени плясали в его глазах.
Он достал бутылку из ведерка со льдом и подошел подлить Никки вина. Когда бокал наполнился, она поймала его за руку, а другой отняла и отставила подальше бутылку. Подняв взгляд, Никки посмотрела ему в глаза и направила его руку себе под халат. Вздрогнула, когда холодная ладонь легла ей на грудь. И осталась там, согреваясь.
Рук медленно склонился, чтобы поцеловать ее, но Никки словно подстегнули изнутри. Она вцепилась в его рубашку и потянула к себе. Ее возбуждение передалось Руку, он страстно поцеловал ее, прижал еще теснее.
Никки застонала, чувствуя, как жар расходится по жилам, и выгнулась, прижимаясь к Руку всем телом. Она соскользнула с кресла и распростерлась на ровной крыше. Их языки сплелись. Рук развязал пояс ее халата, она расстегнула ему ремень. А потом Никки Хит тихо простонала:
— Сейчас! — и задвигалась в страстном ритме «Пожара внизу».
Что-то разбудило Рука. Скорей всего, сирена «скорой помощи», если судить по отрывистому гортанному вою, который раздался на перекрестке Южной Парк-авеню и понемногу смолк в ночи. Вот к чему в Нью-Йорке он так и не сумел привыкнуть — к шуму. Некоторые воспринимали его как фон и переставали замечать, но только не Рук. Днем шум мешал писать, а ночью не давал спать — ведь не спал и сам город. «Хорошо, если кто-нибудь напишет об этом песню», — подумал Рук.
Тем глазом, который не был скрыт подушкой, он покосился на светящийся циферблат оставленных на тумбочке часов. 2:34. Можно спать еще три часа. «Хм, — усмехнулся он, — может, хватит и двух?» И подвинулся, чтобы прижаться к Никки. Добравшись до середины постели, нащупал ее подушку. Она, как и простыня, была холодной.
Он нашел Никки в гостиной. Она примостилась на подоконнике. Сидела в толстовке и узких трусиках. Остановившись в дверях, журналист любовался ее кошачьим силуэтом в окне: она подтянула коленки к подбородку, руками обхватила бедра и смотрела вниз, на улицу.
— Заходи, — проговорила Никки не оборачиваясь. — Все равно слышу.
— Исключительная наблюдательность, детектив, — похвалил Рук, подходя и опуская руки ей на плечи.
— Тебя слышно, едва спустишь ноги с кровати. Ходишь тихо, как ломовая лошадь. — Никки откинулась назад и прислонилась к нему.
— Вот уж на что никогда не обижаюсь, так это на сравнение с жеребцом.
— Правда? — Никки подняла к нему улыбающееся лицо.
— К тому же и водительские права не нужны.
Никки весело хмыкнула и опять уставилась в окно, устроив затылок у него на животе и чувствуя тепло его тела.
— Думаешь, он где-то там? — спросил Рук.
— Техасец? Ну, пока да. Только пока.
— Опасаешься, что он явится сюда?
— Надеюсь, что явится. Я при оружии, а если этого недостаточно, ты сумеешь залить его кровью из носа. — Она выпрямилась и подбородком указала вниз. — К тому же капитан поставил у подъезда патрульную машину.
Пока Рук, перегнувшись через ее плечо, высматривал крышу полицейского автомобиля, Никки добавила:
— Как будто не знает, что городской бюджет на грани истощения.
— Небольшая цена за безопасность звезды участка.
Настроение у Никки изменилось. Она разогнула ноги и отстранилась от него, развернулась, опираясь спиной на раму. Рук присел рядом с ней.
— Что такое? — Не дождавшись ответа, он прижался к ней плечом. — Что тебя подняло в такой час?
Подумав немного, Никки ответила:
— Сплетни. Я размышляла, как отвратительны сплетни. Как они отравляют людям жизнь, и как мы, хоть и говорим, что терпеть их не можем, все равно на них подсаживаемся.
— Я понимаю тебя. Меня это грызло каждый день, когда я был с Кэссиди Таун. Это называют журналистикой — черт, да я сам так сказал, когда вчера спорил с пиарщиком Тоби Миллса, — но, если смотреть в корень, Кэссиди Таун и журналистика имеют столько же общего, сколько испанская инквизиция и правосудие. Разве что у Торквемады [67] было больше друзей.
— Речь не о Кэссиди Таун, — возразила Никки. — Речь обо мне. Обо всех слухах и сплетнях, которые посыпались, когда ты поместил меня на обложку популярного журнала. Думаешь, из-за чего я сорвалась вчера в машине? Кое-кто отпустил грязный намек, будто я спала с тобой в обмен на публикацию.