Что-то сжимает мне горло, когда он касается моего шрама так нежно, словно никогда раньше не касался кожи другого человека, и я смотрю на него, и вся дрожу, потому что еще никогда юноша так не прикасался ко мне, и я не знаю, что делать или думать, и я даже не помню, как дышать.
А потом, медленно, он наклоняется вперед, и я наклоняюсь к нему, и наши губы встречаются — сначала мягко, осторожно, — прежде чем я вжимаюсь в него, а его руки на моей шее, на моей спине, скользят по мне, обнимают меня, и мы целуемся жадно, как изголодавшиеся. Мой первый поцелуй.
И тут я знаю, что делать, и я никогда ничего так не хотела — я вся, каждой клеточкой. Да и что может быть лучше мягких губ Флинта на моих губах под тягучим светом подвала? Кожи Флинта, прижимающейся к моей коже на бугристом диване, когда бугры эти вдавливаются мне в спину, как маленькие кулаки. Больших рук Флинта, отгоняющих холод, который наползает сквозь тонкие стены, подушечек его пальцев, обследующих каждую часть моего тела под взглядами сотни нарисованных обнаженных женщин… Я чувствую, как мною овладевает желание.
Мы продолжаем целоваться, когда он обхватывает руками мою талию, и затягивает под себя: ямочки — полумесяцы, зубы — ряды звезд. Я пытаюсь вылезти, порывисто дыша, но он возвращает меня на прежнее место. Моя кожа горит там, где его пальцы касаются меня под одолженной мне футболкой, они добираются до моего пупка, очерчивают круг — идеальный круг, — поглаживают живот. Его губы на моем лице, целуют его, обдавая теплым воздухом. И тут я хочу этого так отчаянно, что желание заполняет все тело, что жар идет даже от пяток.
Я позволяю себе целовать его, нахожу своим ртом его, наши губы встречаются, мягко и медленно, его язык исследует пространство между моими зубами и нижней губой. Я не могу остановиться, меня все изумляет: каково это, целоваться с другим человеком, каково это, целоваться с Флинтом.
Я двигаюсь навстречу рукам Флинта, его руки поднимаются выше, от живота к грудной клетке, к груди, наконец снимают с меня футболку, и я дрожу между его рук. Мое сердце прыгает и бьется в его ладонях. На мгновение я тревожусь из-за того, что он заметит мои несимметричные груди, прикрытые бюстгальтером, и я чуть отодвигаюсь.
Но он вроде бы не замечает моих колебаний, асимметрии, недостатков. Он смотрит в мои глаза. Он берет мои руки, подсовывает их под свою рубашку. Я ощущаю мышцы его живота, груди, слышу, как быстро бьется его сердце. Его рот смещается к моему уху, легонько его покусывает. Щекотно. Подвальный свет гладит наши плечи. Моби внезапно мяукает в углу, громко, и мы смеемся. Смеяться — это приятно.
Мои пальцы все глубже проникают под его рубашку, медленно, осторожно снимают ее, тогда как он подтягивает меня к себе, решительно, твердо. Наши тела прижимаются друг к другу, наши сердца бьются рядышком. Он целует мой лоб, шрам, нос, губы, подбородок, медленно и нежно, его язык пробегается по моим зубам, его дыхание овевает мое тело: живот, грудь, мои густые, черные, теперь растрепанные волосы.
— Господи, Ло, — бормочет он. Его руки гладят мои ноги, сверху вниз, снизу вверх.
Я хочу целовать его везде и делаю это: целую его лицо, каждый кусочек его губ, шею, ключицы, маленькое углубление между ними. Его рот пахнет землей и теплом, травой, и солнечным светом, и солью. Его кожа пахнет, как и футболка, которую он мне дал: сосной, и клевером, и чем-то новым, я не могу опознать этот запах, но готова вдыхать его вечно. Что-то свежее, и пьянящее, и сладкое.
Мой палец движется по его гладкой груди, исследуя выступы и впадины по три, шесть, девять раз. Идеальные числа. Палец движется, а сердце замедляет бег, я чувствую, как нос упирается в его теплую грудину. Я рисую тройку, около пупка… и тут вижу нечто такое, от чего замирает сердце.
Я выпрямляюсь, отталкиваюсь от него.
— Что не так? — спрашивает Флинт. У него сел голос.
Над его трусами татуировка.
— Ло? — Его щеки краснеют, глаза широко раскрываются.
Вытатуированная ярко-синяя птица.
Все замедляется, становится громким и шатким, начинает распадаться.
— Это ты, — шепчу я, не в силах оторвать взгляд от татуировки, настолько потрясенная, что едва могу дышать.
Птица.
— Что? — Флинт сидит на корточках, чтобы удержать равновесие, упирается в потертую обивку, яростно трясет головой. — Что на тебя?.. Ло, вернись. Поговори со мной. — Он пытается меня схватить и притянуть к себе, но мои уши горят огнем, и мои ноги горят огнем, и число четыре тридцать семь пульсирует в голове, и потом только четыре, и четыре — ужасное число, означающее — уходи. Убирайся. Сейчас. Сапфир, обращающаяся ко мне из другой вселенной, предупреждает меня.
Я отпрыгиваю от него, его руки тянутся ко мне. «Лжец лжец ЛЖЕЦ» — эти слова бьются во мне. Я хватаю еще влажную одежду, которую сбросила, натягиваю на себя, спотыкаюсь, чуть не падаю, пытаюсь не разреветься, хотя рыдания душат меня.
Четыре четыре четыре, вверх по лестнице, число давит, такое тяжелое. На бегу я слышу его, слышу, как он зовет меня: «Ло! Ло! Пожалуйста, вернись!»
Птицы чирикают, возвещают близость зари.
Флинт — Птица.
Неделей позже. Через семь дней. Грубое, ужасное число. Число, которое бурлит и стонет. Я практически не вставала с постели. Пропустила пять дней занятий. Теперь даже не знаю, вернусь ли в школу. Отец уехал по делам. Я сказала маме, что заболела. Это правда. Я больна. И голодна.
В универсаме. Я оглядываю девятый проход. Хозяйственные товары. Стеллажи туалетной бумаги, и бумажных полотенец, и чистящих средств, и резиновых перчаток, и губок. Цвета, которые не сочетаются.
Контейнер передо мной, наполненный розовыми и желтыми губками. Маленькая неоновая вывеска: «СКИДКА 50 %». Покалывание начинается в ногах и распространяется по всему телу. Мои глаза плавают в голове. Какая-то старушка берет упаковку с двадцатью четырьмя рулонами туалетной бумаги «Воздушная мечта» и кладет в свою тележку. Голос в голове отдает приказ: «СЕЙЧАС».
Я сую руку в контейнер. Вытаскиваю три губки. Рассовываю по карманам — грудь больше не сжимает, — иду к кассе и расплачиваюсь за продукты. Обычно продукты покупает отец, но он уехал по делам в Сан-Франциско. И за время его отсутствия в доме не осталось съестного.
Батон хлеба из нескольких злаков. Яблочный сок без торговой марки. Банка арахисового масла «Нэллис натти». Пакет леденцов. Должно хватить еще недели на две.
Прошла неделя с того момента, как я увидела татуировку. С тех пор, как я поняла, что Флинт — это Птица. Всякий раз, пытаясь на этой неделе выйти из комнаты, я осознавала, что все стоит не на своих местах, и мне приходилось все переставлять, и долгие часы тратились впустую, до самой темноты.
Сегодня я переставила только миниатюрные деревянные кресла-качалки, из юго-западного угла в северо-восточный: времени на это ушло немного. А потом, поскольку голодные боли в животе не отпускали, я осознала, что могу уже никогда не поесть, если обязательно не поем сегодня. Выбора у меня не было. Оставалось только одно: выйти из дома и купить продукты.