Из комнаты доносится восторженный голос Джереми:
— «Ржавчина никогда не спит»! [25] Как круто! Это комната твоего брата? Слушай, я и не знал, что у тебя был брат.
Руки Джереми. На его вещах. На вещах моего брата.
Во мне все кипит. Перед глазами темнеет. Зубы скрежещут.
Я не могу сдвинуться с места, меня трясет все сильнее.
— Вон отсюда, — наконец удается прошептать мне.
— Что? — Джереми удивлен, на лице читается смущение. Он кладет пластинку на место. Конечно же, не так и не на то место. Орен бы выдал свечу. — Что… что не так?
— Уходи. — Я чувствую, что могу упасть. Я чувствую, что могу взорваться. — Пожалуйста.
— Что… что не так? — Он осторожно приближается на шаг. — Мне не следовало сюда входить? Твой брат не любит, если кто-то прикасается к его вещам?
Нет. Нет. Нет. Он не врубается.
— Уйди, — голос сдавленный, стон. — Ты должен уйти.
Я не могу говорить, все во мне дрожит. Я проглатываю слезы, горло то перехватывает, то отпускает. Я приваливаюсь к дверному косяку, стараясь не упасть, стараясь подавить рвущийся из меня крик.
— Ох, господи. Слушай, я извиняюсь. Я… я понятия не имел… я ухожу, хорошо? — Он протискивается мимо меня в коридор. Останавливается рядом. Я не могу смотреть на него, даже не чувствую, что он рядом со мной.
— Извини, — вновь шепчет он. Потом сбегает по ступенькам, а секундой позже я слышу, как за ним захлопывается дверь.
Открытая дверь в комнату Орена смотрит на меня, как рана, когда я пробегаю мимо нее, не в силах заставить себя заглянуть в комнату. Перескакивая через две ступеньки, я взлетаю на чердак. Один раз ошибаюсь, ставлю ногу на следующую, и мне приходится спуститься и подняться вновь. Вернувшись в свою комнату, я вижу, что все стоит не так.
Он знает. Он знает все: о моем доме, моих причудах, моей семье, которой нет. Скоро об этом узнают другие люди. Я больше не смогу ходить в школу.
Я все снимаю с северной стены. Вешаю тремя дюймами выше. На три дюйма дальше друг от друга.
Лицо Орена смотрит на меня между клавиш «Оливетти». Его зубы: только они и остались после того, как кожа сгнила в той квартире, где он умер. В полном одиночестве.
Я хватаю дневники Сапфир со стеллажа у моей кровати, засовываю вместе с бюстье в коробку, которая стоит в стенном шкафу, уже набитую разными вещами, хороню под другими, более тяжелыми коробками.
Последнее: статуэтка-бабочка. Вечный якорь в левом кармане моей куртки, безжалостный погонщик. Я сжимаю бабочку пальцами, словно хочу выжать из нее жизнь в жаркие складки ладони.
Ставлю статуэтку-бабочку со сложенными на спине крыльями высоко надо мной, на самую высокую полку в комнате. Это пыльная полка, полка утрат, полка заброшенности. Ставлю туда, где больше мне не придется ее видеть.
Пусть улетит, исчезнет, рассыплется. В одиночестве.
Ди-и-и-и-инь. До-о-о-о-онг. Снова дверной звонок.
Наверное, Джереми. Он что-то оставил или вернулся, чтобы потребовать объяснений.
Ди-и-и-и-инь. До-о-о-о-онг. Мама начнет меня звать, если я не открою дверь.
Я крадусь вниз, по этим ступенькам, меня трясет, когда я прохожу комнату Орена. Я даже задерживаю дыхание, как мы делали, когда проходили мимо кладбища.
Подойдя к лестнице на первый этаж, я кричу:
— Уходи, Джереми. Пожалуйста!
Короткая пауза, а потом:
— Мисс Марин… это патрульная Гарднер, из Управления полиции Кливленда. — Женский голос, мягкий, совсем не полицейский.
Я застываю.
— Эй? Мисс Марин? — Она стучит, негромко. Мне удается протолкнуть воздух в легкие, я медленно иду к двери, открываю ее.
Патрульная Гарднер мило мне улыбается. Она красивая, не то что копши, которых я видела; черные волосы забраны в растрепанный пучок, большие круглые глаза, такие темно-карие, что кажутся черными.
— Пенелопа? — спрашивает она, протягивает мне свой жетон, отбрасывает с лица прядь волос. — Я патрульная Гарднер. Ты можешь называть меня Люсиль, если хочешь. — Щеки у нее круглые, как яблоки.
Моя нижняя челюсть не желает двигаться, грудь сжимает.
— В чем… в чем проблема? — выдавливаю я из себя. Мой язык раздулся и обжигает рот. Они меня вычислили: воровство. Незаконное проникновение в дом Сапфир.
— Твои родители дома?
— Нет, — вру я, глядя на дырку в моем правом носке. — На работе.
— Что ж, — она чешет правое ухо, вызывая у меня желание почесать левое, потом правое, оба сразу, и еще раз, только так и можно отделаться от этого желания. — Не будешь возражать, если я задам тебе несколько вопросов?
Я стою, тупо уставившись на нее.
— Не волнуйся, Пенелопа, — мягко продолжает она. — К тебе никаких претензий нет. Я хочу спросить тебя о Сапфир, понимаешь?
Я быстро отворачиваюсь, делаю вид, будто что-то ищу. Сама тук тук тук, ку-ку, прежде чем с облегчением ответить «да» и пригласить ее в дом. Молю Бога, чтобы мама спала или не могла оторваться от телевизора.
По тускло освещенной прихожей я веду патрульную Гарднер в гостиную. Сажусь посреди дивана, чтобы она не могла сесть рядом со мной, и она усаживается в большое кожаное кресло, которое Орен уговорил отца купить на какое-то Рождество.
Патрульная Люсиль Гарднер складывает руки на коленях. Ногу на ногу не кладет. Обе стоят на ковре.
— Я подслушала часть твоего разговора с патрульными Пайком и Грэм. Я также слышала, как они завернули тебя и почему, — она пытается встретиться со мной взглядом, но я не смотрю на нее. — Как тебе известно, мы уже арестовали человека в связи с этим убийством, но я не убеждена, что убил он… я не убеждена.
— Почему? — Моя голова немеет. Слово отдается в ушах.
— Иногда… как бы получше объяснить. В Кливленде много убийств. И на Управление постоянно давят: найдите, поймайте, посадите… Тебе понятно, к чему я это говорю?
Я не отвечаю. Она потирает лоб.
— Ладно, попробую еще раз. Знаешь, все любят быстрые и простые расследования. Такие всех только радуют. И с некоторыми делами все сразу ясно. Но в этом случае… — Она откашливается, руки чуть сдвигаются вперед. — Я думаю, оставлены без внимания некоторые важные улики. Один твой вопрос в участке разжег мой интерес. Ты спросила насчет помады, была ли та при ней в момент убийства. Почему тебя заинтересовала эта подробность?
Я пожимаю плечами, глубже вдавливаюсь в спинку дивана.