Часовые, судорожно сжимая оружие, отошли поближе к костру.
— Потерянная душа бродит, — сдавленно прошептал лопоухий юнец. — К кому пристанет, тот будет бессмертен и одинок.
— Хуже не придумаешь, — откликнулся другой.
— Говорила мне Великая Мать, — начал третий, — что…
Договорить он не успел.
— Молчать в дозоре, — прошипел Убийца Леопардов, приподнимаясь на локте. Юнцы притихли.
— Это ккукка. Ясно, салаги?
Часовые облегченно завздыхали.
Усомниться никому не пришло в вихрастую голову. Как сказал сержант, так и есть. А птица-вдова — это не страшно. Наоборот, интересно. Мало кто видел чащоб-ноедиво…
Еще один крик, уже никого не пугающий.
— Достойного жениха ищет, — сообщил ушастый. — Кого изберет, тот не будет знать бед…
— Лучшего не пожелаешь, — отозвался второй.
— Говорила мне Великая Мать, — начал третий, — что…
Шпок!
Крохотный камешек, вылетев из-под накидки сержанта, глухо щелкнул говоруна по лбу, и бедолага обмер, разинув рот.
— Убью, — задушевно улыбаясь, пообещал H'xapo.
И сделалось тихо.
Только легкое потрескивание веток в костерке, пофыркивание стреноженных нуулов да негромкое сопение спящих людей изредка вплетались в безмолвную песню ночи…
Дмитрий не спал. Сидел, обхватив руками колени. Не отрываясь, глядел в ровное пламя костерка. У ног его свернулся калачиком худенький двали, изредка жалобно вскрикивающий во сне.
— Тс-с-с… Все хорошо, малыш…
Заворочался, блаженно улыбнулся.
— Спи…
За пять дней похода Гдлами осунулась, вокруг глаз легли темные круги. Неудивительно. Военная Тропа выпивает силы без остатка даже у зрелого мужа, а ведь Вождь несет двойную ношу: она и воин, равный среди равных, и Удача отряда. Говорят старики, что и сам Дъямбъ'я г'ге Нхузи, могучий и выносливый, вернулся из первого похода на носилках…
— Спи, малыш… Я здесь…
Спит.
Огонь несмело пробивается меж толстых чурок. Чужие холодные звезды висят над головой. Весь окружающий мир на удивление прост: звезды во мраке, костер в кольце тяжелой тени, шепот леса, раскрашенные воины с копьями, словно явившиеся со страниц любимых в детстве книжек…
И тоскливый плач в ночи.
Время остановилось, застыло.
Смежаются веки.
Бесшумно раздвинув перепутанные тьмою кусты, у костра присаживается Дед. Морщится. Похмыкивает, будто собираясь начать разговор. Но молчит. Рядом с ним двое. По левую руку — Гдламини, только не та, измученная, что дремлет у ног, а сияющая, ясноглазая, божественно прекрасная в белом свадебном платье. По правую — незнакомый широкоплечий воин. Мускулистые руки и грудь иссечены шрамами, вокруг шеи — тройное ожерелье из длинных, жутковатых на вид клыков и когтей. Спокойное лицо удивительно знакомо, хотя нгуаби мог бы поклясться, что видит воина впервые…
Почему часовые молчат?
Почему не поднимают тревогу?!
Странно…
Спи, малыш, я здесь, — негромко говорит Дед.
Спи, сынок… Все хорошо… — кивает тесть.
Спи, любимый, — улыбается Гдлами.
Мрак.
Тишина.
Покой.
И голос сержанта:
— Пора, тхаонги!
…Проснулись рано.
Бритоголовый проводник постарался на совесть: даже Убийца Леопардов не отыскал бы лучшего места для засады, нежели этот неглубокий овражек, пологие склоны которого густо заросли бамбуком и мелким колючим кустарником, а к тропе подступали тяжелые надолбы валунов…
За поворотом соорудили завал. Наконечники копий, ттаи и къяххи вымазали глиной, чтобы невзначай не выдали отблеском. Умеющие обращаться с гранатами получили по две штуки из трофеев, взятых в первой вылазке.
Воины подходили к Вождю, преклонив колено, отдавали яркие тао-ттао — походные бусы и надевали тао-мг — бусы смерти. На юных лицах не было ни страха, ни тревоги. Чтя заветы предков, дгаадвали готовились к битве, как к свадебному пиру…
Один за другим, по старшинству и заслугам:
— Воин Ккимбо вва Нзули готов к битве, о Светлоликий!
— Хой, Ккимбо!
— Воин Сесе Секу T'Ma готов к битве, о Светлоликий!
— Хой, Сесе Секу!
— Воин Кансало Ут'ту-Укку готов к битве…
— Хой, Кансало!
— Воин Бомбоко гге Бомбоко готов…
— Хой, Бомбоко!
— Воин Манса Нген-Тали…
Гдламини стоит, неестественно выпрямившись, полузакрыв глаза. Черты заострились, голос хрипл и по-мужски низок. Она сейчас не похожа на себя. Неудивительно! Накануне первой битвы устами Вождя говорит сам Светлоликий Тха-Онгуа, определяя судьбы мужчин, вставших на тропу войны.
— Воин ТТатаури Мхлангу…
— Хой, ТТатаури!
Все. Прошел последний из рядовых.
Теперь черед командиров.
— Мвамби Мкиету Джамбо К'Клаха б'Дгахойемаро готов к битве, о Светлоликий!
— Хой, мудрый Мкиету!
— Ефрейтор Мгамба вва Ньякки б'Дгахойемаро готов к битве, о Светлоликий!
— Хой, отважный Мгамба!
— Сержант H'xapo Мдланга Мвинья б'Дгахойемаро готов к битве, о Светлоликий!
— Хой, могучий H'xapo!
Ну что ж, пора и тебе, земани.
— Дгаангуаби Ггабья г'ге Мтзеле б'Дгаадгаайя готов к битве, о Светлоликий!
Обжигающе горячие пальцы касаются затылка. Жаркая волна растекается по телу.
— Хой, великий нгуаби!
Вот и все.
Мгновение тишины.
А затем в отдалении захныкала птица-вдова.
Парни М'куто заметили обоз.
— Внимание, по местам, — тихо приказал Дмитрий. — Приготовиться! Время пошло!
— Есть, сэр!
Все важное обговорили с вечера. Теперь — ни спешки, ни лишних вопросов. Каждый знает свое место.
Позиция Мгамбы — ближе к горловине оврага, у самого поворота, Дмитрий с отделением автоматчиков залег в центре; за хвост обоза отвечают три десятка отборных урюков сержанта.
Залегли.
Врылись в землю.
Слились с прелой листвой.
Вторично застонала ккукка, уже гораздо ближе.