Прямо из-под шляпы стащил он кожу со своей головы и сделался тварью — клыкастой, злобной и отвратительной достаточно, чтобы кого угодно вывернуло от одного взгляда на нее.
Пока он таким образом играл на публику, отвлекая внимание, Гоблин проделывал главную часть работы.
Казалось, его окружают гигантские черви. Даже я не сразу понял, что все это, извивающееся и кишащее, всего-навсего веревки. А когда я увидел, в каком состоянии наша упряжь, из горла, помимо воли, вырвался негодующий крик.
Гоблин весело заулюлюкал — и сотня кусков веревок скользнули в траву, взвились в воздух, готовые заполонить собою все, настичь, опутать, задушить.
Сопатый забился в настоящем апоплексическом припадке:
— Стойте! Стойте! Вы же нарушаете соглашение!
Одноглазый не повел и ухом. Он снова припрятал свой ужас под суровой личиной и теперь метал в Гоблина свирепые взгляды. Он отказывал ему в малейшей изобретательности.
Но Гоблин еще не сказал последнего слова. Повязав всех, кто не был мертв либо наш, он заставил свои веревки стащить трупы на обочину.
— Свидетелей не было, — заверил меня Одноглазый. Ворон он не замечал. Он смотрел на Гоблина. — А вот что замыслил этот мерзкий лягушонок…
— Что же?
— Эти веревки. Это, Костоправ, не минутное дело. Чтобы все это зачаровать, нужен месяц. Я знаю, на кого он нацелился. Раз — и нет больше замечательного, благожелательного, так много вынесшего на своем веку Одноглазого… Теперь маски сорваны, и я покараю его, не дожидаясь подлого, предательского удара в спину.
— Превентивный удар, значит? — Это, чтобы объяснить всем идею Одноглазого.
— Я же сказал: он явно замышляет недоброе. И я не собираюсь сидеть и ждать…
— Спроси Сопатого, что делать с трупами.
Сопатый посоветовал закопать их поглубже и получше замаскировать.
— Беда, — сказала Госпожа. — С какой стороны ни посмотри.
— Лошади отдохнули. Пора двигаться. Уйдем.
— Надеюсь. Если бы…
В ее голосе было нечто такое, что не поддавалось дешифровке. Только много позже я понял. Ностальгия. Тоска по дому. По чему-то, безвозвратно утерянному.
Гоблин прозвал наших новых проводников Ишаком и Лошаком. И опять, вопреки моему неудовольствию, прозвища прижились.
Мы пересекли саванну за четырнадцать дней и без всяких неприятностей, хотя Сопатый с проводниками всякий раз, заслышав барабаны вдали, колотились в страхе.
Ожидаемое ими послание не пришло, пока мы не покинули саванну, выйдя в гористую пустыню, лежащую южнее. Оба проводника немедленно возжелали остаться с Отрядом. Что ж, лишние копья не помешают.
— Барабаны говорят, — объяснил Одноглазый, — что они объявлены вне закона. А что говорится о нас — лучше и не слушать. Задумаешь возвращаться на север, попробуй найти другой путь.
Через четыре дня мы встали лагерем на какой-то высотке в виду большого города и широкой реки, текущей к юго-востоку. Мы добрались до Джии-Зле, находящемся в восьми сотнях миль за экватором. Устье реки располагалось в шести сотнях миль южнее, на самом краю света, согласно карте, сделанной мною в Храме Отдыха Странствующих. Последние известные земли назывались — очень приблизительно — Троко Таллио и лежали на пути от побережья вверх по реке.
Как только лагерь принял удовлетворивший меня вид, я отправился на поиски Госпожи. Она нашлась среди каких-то больших валунов. Но вместо того чтобы любоваться видом, она неотрывно смотрела в крохотную чайную чашечку. На секунду из чашечки блеснуло искристое сияние, а затем Госпожа почувствовала мое приближение и с улыбкой подняла глаза.
В чашечке не оказалось никаких сияний. Померещилось мне, наверное.
— Отряд растет, — сказала она. — С тех пор как вы оставили Башню, ты навербовал уже двадцать человек.
— Ага. — Я сел рядом, устремив взгляд к городу, — Джии-Зле…
— Где Черный Отряд уже нес службу. Да где он только не служил…
— Верно, — хмыкнул я. — Мы пробираемся в наше прошлое. Отряд возвел на трон Джии-Зле нынешнюю династию. И ушел без обычных разборок. Что же будет, если мы въедем в город под развернутым знаменем?
— Есть лишь один способ выяснить. Надо попробовать.
Взгляды наши встретились. Множество мыслей и чувств искрами скользнули навстречу. С той потерянной минуты прошло много времени. Мы избегали подобных встреч, словно нами овладела запоздалая юношеская застенчивость.
Закат сиял великолепным заревом. Я просто не мог забыть, кем она была. Она же злилась на меня. Но все же хорошо скрывала это, присоединившись ко мне и наблюдая, как лицо города окутывает ночь. То было косметическое искусство, не снившееся ни единой пожилой княгине!
Зачем ей было тратить силы, сводя меня с ума? Я и сам прекрасно справлюсь.
— Чужие звезды, чужое небо, — заметил я. — Все созвездия полностью покинули свои места. Еще немного, и я не смогу отделаться от мысли, что попал в иной мир.
Она тихонько фыркнула.
— Мне это уже кажется. Ч-черт… Пойду-ка я пошарю в Летописи, что там сказано об этом Джии-Зле. Не знаю отчего, но не нравится мне это место.
То была истинная правда, хотя я только что осознал это. Странно. Как правило, меня тревожат люди, а не места.
— Так что же тебе мешает?
Я почти слышал, что она думает. Иди. Прячься. Заройся в книги и дела давно минувших дней. Я останусь здесь, чтобы взглянуть в лицо дню нынешнему и грядущему.
То был один из таких моментов, когда что ни скажи, все будет не то. Поэтому я выбрал из двух зол меньшее — молча встал и пошел.
И по дороге к лагерю едва не налетел на Гоблина. Он был так занят, что не услышал меня, хотя я, пробираясь впотьмах, наделал немало шуму.
Он, лежа за валуном, пожирал глазами сутулую спину Одноглазого и столь явно замышлял недоброе, что я не смог пройти мимо. Нагнувшись к его уху, я негромко сказал:
— Бу-у-у!
Он всквакнул и подскочил футов на десять, а затем смерил меня злобным взглядом.
Придя в лагерь, я принялся за поиски нужной мне книги.
— Костоправ, какого дьявола ты суешь нос куда не просят? — спросил Одноглазый.
— Что?
— Не суй нос в чужие дела! Я караулил этого пакостного жабеныша, и, если бы ты его не спугнул, он бы у меня…
Из темноты к нему скользнула веревка и улеглась кольцом на его коленях.
— Ладно, в другой раз не повторится.
* * *
Летопись ничем не смогла развеять моих опасений. Я нажил себе настоящую паранойю с нервным зудом между лопаток и уже стал вглядываться в темноту, пытаясь рассмотреть, кто следит за мной.