— О, я на это очень надеюсь! — сказал Келарев. — Наш — человек очень хороший. Важный и нужный!
Джангиров глянул подозрительно:
— А что? Он тоже в деле?
Келарев вздохнул:
— Петя! Надо нам с тобой обсуждать такие вопросы? Знаешь, за это и головы можно не сносить. Ну, просто хороший мужик! Человек на своем месте.
— Паша, мне надоели игры в прятки! Я хочу точно знать: кто стоит за нашей спиной? А точнее говоря — на наших плечах. Спрашиваю я это не из любопытства, а чтобы знать резерв своей безопасности.
— Петя, друг, не возбухай! Я ведь особого секрета из этого не делаю. То, что не нужно, я не говорю. А чтобы ты не дергался, я могу тебе сказать, что за нами приглядывает, помогает и участвует первый вице-премьер товарищ Александр Семенович Половцев. Это тебя устроит? Мои слова для тебя могут быть просьбами и советами, а вот то, что говорит Половцев, я прошу тебя выполнять неукоснительно. Ты это уяснил?
— Уяснил, — смирно сказал Джангиров, который и раньше был почти уверен в том, что на вершине пирамиды восседает Половцев. И это его устраивало и успокаивало. Но не хотелось оставить последнее слово за Келаревым. — Я думаю, Паша, что ты такой давно успешный, потому что ты глубоко равнодушный ко всему и ко всем человек…
— Ну-ну-ну! — замотал головой Келарев. — Это не правда. Я не равнодушный. Это самообладание и умение контролировать свои дела и разговоры.
— Не знаю, может быть, — пожал плечами Джангир. — Но самообладание и равнодушие у тебя, разделяет столь тонкая граница, что мне ее различить невозможно. Человек должен испытывать страсть в том деле, которым он занят. Иначе ничего не выйдет. Для меня это истина в последней инстанции.
Келарев посмотрел на него с добродушной усмешкой, неторопливо сказал:
— Знаешь, это звучит страшно: «истина в последней инстанции». Такое впечатление, что она приговорена окончательно и ей остается ждать только помилования.
— Приятно, что ты такой шутник. Есть возможность и время веселиться.
— Петро, я не веселюсь. Я просто стараюсь на все смотреть с юмором. Это помогает от нашего профессионального заболевания — генеральской болезни. Знаешь, когда человек надевает тяжелые золотые погоны, они сдавливают кровоток в мозг. И нормальный человек на глазах глупеет и злеет. Надо в себе контролировать эти симптомы…
— Я был бы рад позволить себе такое философски-спокойное отношение к окружающему нас бардаку. Наверное, я устал от всего того грязного ужаса, который происходит вокруг нас.
— Друг мой Джангир, не сгущай краски, не передергивай и не запугивай меня. По-моему, ничего такого страшного не происходит. Как видишь, назревает новый политический поворот. Через полгода скорее всего будет другой президент. Произойдет очередная смена власти, а народ наш очень ярко и отчаянно безмолвствует. Всех устраивает происходящее, так что ты напрасно так гонишь пену. Твоя экстремистская реакция от ненависти к демократии…
Джангир рассердился:
— Паша, ты что, издеваешься надо мной? Я был бы самым страстным защитником демократии в России, если бы те, кто украл это имя, не были бы грязными ворами и самозванцами, убийцами нашего будущего. Они лишили меня цели в жизни. Нет больше противостояния между добром и злом, которому я служил всю жизнь, а идет вялое соревнование между говном и грязью.
— Ай-яй-яй-яй! — развел пухлые руки Келарев. — Как страшно звучит! Читай школьную литературную программу. Великий русский демократ Николай Гаврилович Чернышевский указывал нам полтораста лет назад: «В России сверху донизу все рабы». Он знал свой народ. А сейчас все рабы и воры. Ничего страшного. Поверь мне. Я знаю, о чем говорю. О системном государственном кризисе кричат только корыстные дураки и заинтересованные невежды.
— Ты так думаешь всерьез? — спросил Джангир.
— Конечно! Конечно. Ровно два века назад, при Павле Первом, внешнеторговый долг России составлял сто двадцать четыре миллиона рублей! Это всего в тысячу раз меньше, чем сейчас. Но рубль был другой. То есть сейчас положение России намного лучше, чем при императоре Павле, когда считалось, что все дела прекрасны. И сейчас все дела прекрасны. Для нас с тобой, во всяком случае…
— Я тебя понял, — сказал горько Джангир. — Пускай нам общим памятником будет построенный в слезах капитализм? Так, что ли?
— Наверное, наверное, — махнул рукой Келарев. — Так о чем хотел посоветоваться?
— Нужна, Паша, твоя помощь. Мы развели все концы с Нариком и его компанией. Но в результате внутренних разборок погиб один из самых крупных криминальных вьетнамцев — Вонг.
Келарев кивнул:
— Знаю этого желтого истязателя. Туда ему и дорога…
— Это-то конечно. Но его гибель может привести к большой войне. Вьетнамцы способны набраться духу и выйти против наших… Возможна большая резня…
— Что ты хочешь?
— Ты сам знаешь, что вьетнамцы в Москве — черная финансовая дыра. Они получают на четыре миллиарда долларов в год товаров, которые впоследствии исчезают неведомо где. Ни отчетности, ни налогов — никаких концов, никаких следов. Нужно, чтобы, не откладывая, сегодня, максимум завтра, ты организовал тотальный наезд на все вьетнамские точки в Москве. Это должна быть не демонстрация силы, их надо потрясти всерьез. Им не до Вонга будет, когда их возьмут за грудки.
— Как говорят наши незалежные братья-хохлы, як свиню шмалят, ей не до порося…
— Вот именно! Ты это можешь сделать?
— Могу! Конечно, могу! Это абсолютно богоугодное дело. Все, что найдем, — изымем, пусть в казну пойдет. Мы, кстати говоря, давно планировали что-то вроде этого, но руки не доходили. А если для пользы дела, то — всегда.
— Ну и слава Богу. Договорились…
— Петро, мне не нравится твой тон. Ты говоришь так, как будто я тебе в чем-то когда-либо отказываю. С тем, с чем ты приходил ко мне раньше, я вынужден был отказать, потому что это была глупость. Я хочу, чтобы ты знал: вероломство и предательство — вещи простые и естественные, неприятные, как запах изо рта, но с этим можно мириться. А вот глупость — это уж простите, этого я допустить не могу. Поэтому и отказал…
— Занятно, — покачал головой Джангиров. — Как просто и душевно ты стал со мной разговаривать. Глупостью попрекаешь…
— Петя, мы с тобой люди военные и знаем, что такое дисциплина. А в армии первый принцип субординации: я начальник — ты дурак, ты начальник — я дурак. А что касается вьетнамцев, то сегодня же затею на них большой погром.
Джангиров собрался уходить. Келарев ласково спросил:
— Что твои зарубежные гости?
— Нормально, все в порядке. Американец уже улетел.
— А еврей этот твой как поживает? — продолжал интересоваться Келарев. — Он, по-моему, из Одессы?
— Да. Но сейчас он из Вены.