— Бред какой-то, — высказался ординатор Котовский, тоже первогодок, но коммерческий, учившийся на деньги папы-стоматолога (уникальный, надо сказать, случай, когда сын стоматолога не продолжил династию, а выбрал совершенно иное направление медицины). — Окончить ординатуру для того, чтобы работать на «Скорой»! Туда и без ординатуры с радостью возьмут!
— С ординатурой совсем другие перспективы, — заметила Хохлова.
— «Скорая» и перспективы? — презрительно скривился Котовский. — Татьян, ты думай, что говоришь! Какие перспективы могут быть на «Скорой»? Ничего, кроме грыжи и геморроя, никаких.
— С этого места, пожалуйста, поподробнее, — попросил Данилов, до сих пор не принимавший участия в дискуссии. — Можно узнать, почему именно грыжа и геморрой?
Кулешов, недовольный посторонним вмешательством в его общение с ординаторами, поджал губы и бросил на Данилова недовольный взгляд, но ничего не сказал.
— Грыжа от носилок, геморрой от сиденья в машине, — Котовский выразительно закатил глаза, словно досадуя на то, что его вынуждают объяснять очевидное. — Ах, забыл про цирроз! Там же все бухают, кто в промежутках между сменами, а кто прямо на линии. Скорики-бухарики!
Хохлова постучала себя по лбу указательным пальцем. Котовский сделал вид, что этот оценочный жест к нему не относится.
— Откуда такое подробное знание скоропомощной жизни? — Данилов старался говорить ровно, спокойно, ничем не выдавая нарастающего раздражения. — Работали или баек начитались?
— Подрабатывал! — гордо, с достоинством, ответил Котовский и, отметая могущие возникнуть подозрения, уточнил: — Студентам всегда не хватает денег, а там платят более-менее нормально.
— Долго? — так же спокойно продолжил расспросы Данилов. — Много ли подстанций сменили?
— А вам-то что? — Котовского повело на откровенное хамство.
— Я довольно долго проработал на «Скорой», но мне эта работа видится совсем в другом свете. А жена моя до сих пор там работает, — кем именно работает, Данилов уточнять не стал. — Я и хочу понять — то ли вы слишком смело… обобщаете, то ли я от жизни отстал? Да, кстати, я так и не нажил ни грыжи, ни геморроя, ни цирроза печени.
— Давайте прекратим! — не предложил, а потребовал Кулешов. — А то сейчас теряем время попусту, а после собрания начинаем терзать меня вопросами поодиночке. Как будто мне делать больше нечего, кроме того, чтобы сто раз одно и то же повторять! Первый год, я к вам обращаюсь! Вопросы есть? Неужели все понятно? Спрашивать лучше у меня, а не у второго года! Они могут такой лапши вам на уши навесить, что снимать рука устанет. Я в прошлом году одного такого шутника чуть из ординатуры не отчислил! Надеюсь, что второй год помнит эту историю.
«Второгодники» дружно заулыбались и закивали — помним, помним.
— А первому году я вкратце расскажу, чтобы вы имели представление о том, как вас могут разыграть ваши старшие товарищи. Есть у нас такой ординатор Закриев, он сейчас в шестнадцатой больнице проходит ординатуру. Очень хороший ординатор, грамотный, любознательный, можно сказать, уже готовый врач. В прошлом году, в самом начале ординатуры, Закриев спросил у одного ординатора второго года, позволяют ли здесь у нас, в семьдесят седьмой, ординаторам давать наркоз на операциях или только разрешают стоять рядом и смотреть? В ответ услышал, что разрешают все, только не всем. Если хочешь реально учиться профессии, заручись хорошим отношением заведующего отделением и других врачей, иначе никто на тебя внимания обращать не будет. Как? Да очень просто: купи для отделения хирургическую форму, по парочке комплектов на каждого сотрудника. Она всегда нужна, все обрадуются и станут относиться к тебе, как к родному…
«А что — логично, — оценил Данилов. — Вполне можно купиться. Что там по деньгам? Возьмем условно — тридцать человек в отделении, по два комплекта на каждого, это получается шестьдесят комплектов. Почем у нас форма? В розницу — около тысячи, ну, на мелкий опт, шестьдесят штук все-таки, что-то скинут. Ну, пусть по семьсот рубликов… Нехило — сорок две тысячи!»
— Горе-шутник, конечно, не думал, что Закриев действительно купит форму, но тот поверил, через неделю привез шестьдесят комплектов. Был скандал. В итоге форму удалось вернуть обратно, поэтому можно считать, что все закончилось благополучно.
— Это как сказать, — усмехнулась ординатор второго года Кныш. — Отделение до сих пор вспоминает про этот случай и переживает: из-под носа подарок ушел.
— Разве в больнице есть проблемы со спецодеждой? — удивился Кулешов. — Не думаю…
По окончании собрания Данилову прочитали нотацию. Совсем коротенькую и в общем-то справедливую, смысл которой сводился к тому, что не стоит устраивать прения с ординаторами, даже если они и ляпнули что-то такое… Данилов ответил, что он все понял, на том дело и закончилось.
В кабинете Колосова и Скибкарь сидели за одним столом и слушали интернет-радио. Почему-то на украинском, вроде как новостной выпуск. Данилов вошел на фразе дикторши «З витальным словом выступылы заступнык головы…».
— С каким-каким словом?! — не поняла Колосова.
— С витальным, — повторил Скибкарь.
— Витальное слово? — Колосова наморщила лоб. — Что-то я не понимаю. Разве бывают летальные слова? [29] Ладно — слушаем дальше!
— Никакого дальше! — Скибкарь щелкнул мышкой, и радио замолкло. Уговор был насчет десяти слов, а это уже двенадцатое! Извольте расплатиться, Екатерина Михайловна!
— Это неправильное слово! — возмутилась Колосова.
— Это для вас, клятых москалей, оно неправильное, а для нас, щирых хохлов, — правильное! Переводится как — «приветственное»! Приветственное слово! Так что — расплачивайся, раз проиграла!
— Щирый хохол! — картинно рассмеялась Колосова. — Я что-то не пойму тебя, Саша, то ты хохол, то — коренной москвич. Ты уж определись, как говорится, — или крестик сними, или трусы надень. Вот тебе, а не натура!
Под нос Скибкарю уткнулся маленький кукиш с задорно шевелящимся большим пальцем.
— Ребята, если что, я и выйти могу, — сказал Данилов. — Только намекните…
— Зачем? — хором удивились оба.
— Ну, если Екатерина Михайловна будет расплачиваться натурой…
— Да что ж это такое! — возмутилась Колосова, хлопая ладонью по столу. — Как можно! Такие намеки! Я этого афериста подстричь обещала, если проиграю!
— Михайловна — охренительный парикмахер, — подтвердил Скибкарь. — Что она на кафедре забыла, я не понимаю… У меня волосы никакущие, — он провел рукой по своим изрядно поредевшим на темени волосам, — вида нет, а Михайловна подстрижет, и я сам себе нравлюсь!
— Ты всегда сам себе нравишься! — Колосова шутливо толкнула Скибкаря в плечо. — Аферист!