Однажды до и после полуночи у меня состоялся телефонный разговор с одной знакомой. Она спрашивала совета: ее подруга почувствовала, что в ее кишечнике зародилась некая Жизнь. Дня два уже там существует. Новая жизнь сопровождается потерей аппетита и легким головокружением. Поскольку Господь по избытку великодушия даровал человеку право именовать всякую тварь, больная нарекла Жизнь Солитером. Эта мысль пришла ей в голову сразу, едва она вспомнила рассказы о Солитере, которые слышала давно.
Я привел себя в боевую готовность, но тут выяснилось, что подруга уже устала думать о Солитере и задремала.
Зато задумался я: почему же Солитер?
И как вообще возможно иметь суждение?
Я говорю об этом, будучи закоренелым агностиком. Таинственная Жизнь в кишечнике напомнила мне примечательный случай, рассказанный одной очень умной женщиной, психотерапевтом. К сожалению, ее уже нет в живых. К этой женщине ходил матерый эксгибиционист. Ему ничто не помогало; пробовали гипноз, рациональную психотерапию, гештальт, психоанализ – впустую.
Целительнице он надоел смертельно.
Однажды она погрузила его в легкий эриксоновский гипноз и заставила воображать всякую всячину. Бедняга, как обычно, сразу увидел льва, который в подобных видениях равнозначен «Я». В сторонке от льва прогуливался папа. Папа эксгибициониста, не льва.
Лев этот тоже осточертел докторше. Она уже понятия не имела, что с ним дальше делать.
«Хорошо, – сказала она наобум. – Лев съел папу».
И лев съел папу.
На следующий сеанс клиент явился с букетом роз и прочими дарами. Он полностью выздоровел и теперь сиял.
Кто же мог знать?
А вы говорите: Солитер. С дурной уверенностью.
На уроке сексуальной квалификации доктор Щеглов рассказал нам, что экспертиза эротической видеопродукции – дело весьма тонкое и непростое. Собирается важная комиссия, состоящая из солидных людей. Они отсматривают фильм и приглядываются: подтягивается ли во время совокупления мошонка. Если она подтягивается, то копуляция натуральная, а кино порнографическое, и за него надо посадить. А если висит, то это полное фуфло, обман потребителя, равнодушная имитация, она же – высокое, как известно, искусство. Сажать не надо, можно дать приз Венецианского кинофестиваля.
Вообще, эти уроки бывали очень познавательными. Один доцент, например, Петров его фамилия, вел у нас цикл «Социальные аспекты сексологии». Он ничего другого не делал, кроме как пересказывал нам сцены из разных фильмов, особенно напирая на «Калигулу», и в глазах его светилось неподдельное восхищение.
А профессор Либих – ныне покойный, как я понимаю, но если нет, то виртуально прошу у него прощения – задавал неожиданные вопросы: чем, например, должно пахнуть в уборной? И сам же отвечал, что в уборной всегда должно немножко пахнуть уборной. Он был милый человек, но очень сильно смахивал на Берию. Однажды он решил показать нам сеанс гипноза. Для этого, по его словам, ему нужно было выбрать идеальную кандидатКУ, и он пошел по проходу, выискивая сродственную, созвучную его душевному строю, фигуру. И вдруг, подавшись вперед, молча задвигал нижней челюстью. Я по сей день пытаюсь подобрать какой-нибудь подходящий аналог из животного мира, но безуспешно. Подвигал, походил, схватил одну самку. И загипнотизировал.
Короткая история, моментальный снимок. Snapshot, как говорят в народе.
В годы работы в поликлинике самым приятным обстоятельством было расположение моего кабинета. Он находился напротив сортира. Никакого сорокоманства – я просто курил там. И все там курили, и всем приходилось бегать, а мне всех делов-то – единожды шагнуть мимо очереди якобы по важному делу, и курить.
И вот (оборот этот уже надоел, но все же) я однажды вошел туда совершенно представительный, в белом халате, со строгим лицом. У подоконника содрогался человек в ушанке. На подоконнике стояла початая бутылка портвейна.
Увидев меня, человек осклабился.
– Доктор невропатолог вышел покурить, – отметил он не без надменной приветливости.
– Что это? – указал я на бутылку вместо ответа. Я был строг.
– Это? – Он посмотрел на портвейн. – Транквилизатор.
Я сдвинул брови. Он вынул из-за пазухи справку, в которой было написано, что ему недавно удалили легкое, и удалили неспроста.
Я раскрыл рот, чтобы сказать что-нибудь душеспасительное и вразумляющее, но вместо этого бросил папиросу в горшок и ушел.
Запомнилось почему-то.
Удивительными делами хворают люди – иногда.
Мелкое воспоминание с потолка.
Пришла ко мне однажды на прием, в поликлинику, одна женщина лет полста. Крупная, со смиренным лицом, довольно безропотная.
Села и хрюкает.
Это у нее была такая болезнь. Она пришла, чтобы я ее спас, но это я так решил, а на самом деле я понятия не имею, зачем она пришла. У нее была карточка толщиной в роман «Идиотъ».
Ее спасала профессура, бывшая для меня надменным скоплением иронических звезд. И академики там тоже сияли. На эту тему в чудовищной карточке было много потертых выписок убористым почерком.
Не спасли.
Она смотрела на меня и продолжала равнодушно хрюкать с интервалом в тридцать секунд.
Я присмотрелся и решил вдруг, что это ей даже немного идет.
Я не смеюсь над этой гостьей моего беспомощного кабинета. Скорее, расписываюсь в бессилии.
Выписал ей феназепам, отпустил. Покорно взяла рецепт, пошла, хрюкнула на пороге.
Правильно я оттуда уволился – что мне там делать? Когда такие трагедии.
Жила-была одна женщина, и вот она захворала. Захворала не совсем смертельно, но неприятно. Она лежала на постели, кротко улыбалась и говорила, что не может пошевелить ни руками, ни ногами. И не шевелила. Долго. Счет пошел не на месяцы, а на годы.
Наконец пригласили серьезного специалиста по таким недугам.
Он пришел и увидел огромную кровать, посередине которой лежала больная, на спине. Этот специалист, между прочим, рассказывал нам, что всегда, входя в незнакомый дом, смотрит, сколько места в комнате занимает кровать.
В личной беседе с больной он добился немногого. Она умиротворенно глядела в люстру с красивыми висюльками.
Тогда настал черед беседы с родственниками, и здесь дело пошло живее. Выяснилось, что в этой семье произошла страшная трагедия. Муж пациентки изменил ей. И с тех пор она такая.
С тех же пор он старается заслужить прощение и снисхождение. Он военный, настоящий полковник.