— Не поеду к тебе!
Я поймал ее за оба запястья, она наклонилась и вонзила зубы мне в предплечье. Было чертовски больно, но я только закрыл глаза. Почувствовав, будто рука горит, я понял, что Голубка прокусила кожу, и, еле сдерживая вопль, прорычал:
— Давай не стесняйся! Все равно я уже так устал от твоего дерьма!
Она на секунду выпустила меня, потом снова принялась колотить, теперь уже не столько пытаясь высвободиться, сколько вымещая обиду:
— Моего дерьма? Останови эту долбаную машину!
Я поднес Голубкины запястья к лицу:
— Я люблю тебя, черт возьми, и ты никуда от меня не денешься, пока не протрезвеешь и мы все не разрулим!
— Нечего тут разруливать, Трэвис!
Я отпустил ее руки, она сложила их на груди и оставшуюся часть дороги ехала надувшись. Когда Донни остановил машину, наклонилась к нему и спросила:
— Ты можешь отвезти меня домой?
Я открыл дверцу, вытащил Эбби, снова закинул ее к себе на плечо и направился к лестнице:
— Спокойной ночи, Донни.
— Я позвоню твоему отцу! — закричала Голубка.
Я рассмеялся:
— Звони. Он похлопает меня по плечу и скажет: «Так держать!»
Пока я выуживал ключи из кармана, Эбби, не прекращая, извивалась.
— Угомонись, Голубка, а то с лестницы упадем.
Наконец-то справившись с дверью, я прямиком протопал в комнату Шепли.
— Поставь меня! — не унималась Эбби.
— Ладно, — сказал я, бросая ее на кровать Шепа. — Проспись, а утром поговорим.
Она была в неописуемой ярости и всю дорогу, то есть по меньшей мере минут двадцать, молотила по мне кулаками, отчего теперь у меня все болело, и тем не менее я испытывал огромное облегчение: Голубка опять дома.
— Ты не можешь указывать мне, что делать, Трэвис! Я тебе не принадлежу!
Ее слова всколыхнули во мне затаившуюся злобу. Я подошел к кровати и, опустив руки на матрас по обе стороны от бедер Эбби, наклонился к ее лицу.
— Зато я принадлежу тебе! — прокричал я, вложив в этот крик столько силы, что кровь отхлынула от лица.
Эбби выдержала мой взгляд, даже ни разу не моргнув. Тяжело дыша, я посмотрел на ее губы и шепотом повторил:
— Я принадлежу тебе.
Злоба испарилась, уступив место желанию. Эбби потянулась ко мне, но, вместо того чтобы ударить, взяла мое лицо в ладони и поцеловала. Ни секунды не раздумывая, я снова подхватил ее на руки и понес в свою спальню. Мы рухнули на кровать.
Эбби нетерпеливо принялась меня раздевать. Я одним махом расстегнул ей молнию на платье, она быстро стащила его через голову и швырнула на пол. Я поцеловал Голубку и застонал, почувствовав ответное движение ее губ и языка.
Прежде чем я успел что-нибудь сообразить, одежды на нас не осталось. Эбби порывисто прижала меня к себе, положив руки мне на ягодицы, но я вдруг ощутил прилив адреналина, взявшего верх над пивом и виски. Опомнившись, я подумал о последствиях. Я поступил как последний засранец, Голубка разозлилась на меня. Теперь мы оба плохо себя контролируем, но что, если потом она решит, будто я воспользовался ее минутной слабостью?
— Мы пьяные… — сказал я, тяжело дыша.
— Давай.
Ее бедра стиснули мои, и я почувствовал, как дрожат от нетерпения мышцы под нежной кожей.
— Это неправильно.
Легче всего было бы поддаться действию алкогольных паров, решив, что, каким бы ни оказался завтрашний день, за ночь с Эбби не жалко заплатить любую цену. Но я боролся с соблазном. Я хотел близости, но сильнее гормонов была боль при мысли о том, что утром Голубке станет стыдно. Я прижался лбом к ее лбу. Если она действительно решилась, я должен это услышать.
— Ну давай, — прошептала она мне в рот.
— Мне нужно, чтобы ты кое-что сказала.
— Все скажу…
— Тогда скажи, что ты моя, что мы снова вместе. Иначе я не могу.
— Разве мы по-настоящему расставались?
Мне этого было недостаточно. Я покачал головой, задевая губами ее губы, и умоляюще проговорил:
— Скажи. Я должен знать, что ты моя.
— Я стала твоей, как только в первый раз тебя увидела, — с мольбой в голосе проговорила она.
Несколько секунд я смотрел Эбби в глаза. Потом улыбнулся в надежде на то, что она сказала правду, а не просто поддалась влиянию момента. Я наклонился, нежно поцеловал Голубку, она потянула меня к себе, и я медленно вошел в нее, чувствуя, будто все мое тело тает.
— Скажи это еще раз, — попросил я, не до конца веря собственному счастью.
— Я твоя, — выдохнула она. — Хочу, чтобы мы никогда больше не расставались.
— Обещай мне, — проговорил я, не останавливаясь.
— Я люблю тебя и буду любить всегда.
Говоря это, Эбби смотрела мне прямо в глаза, и я наконец-то ощутил всю серьезность ее слов. Мы примагнитились друг к другу губами, ритм наших движений убыстрился. Больше ничего не нужно было говорить. Впервые за несколько месяцев все в моей жизни встало на свои места. Эбби выгнула спину и обхватила меня ногами. Я так долго был лишен возможности дотрагиваться до ее кожи, что теперь делал это с жадностью изголодавшегося человека. Прошел час, потом еще час. Я уже выбивался из сил, но останавливаться не хотел. Боялся, что тогда я проснусь и окажется, будто ничего этого не было.
Я зажмурился, почувствовав, как первый солнечный луч осветил мое лицо. Ночью я не спал, потому что знал: утром все закончится. Эбби пошевелилась, и я стиснул зубы. Мне не хватило этих нескольких часов, проведенных вместе с ней. Я был не готов расставаться.
Эбби потерлась лицом о мою грудь. Я поцеловал Голубкины волосы, потом лоб, потом щеки, шею и плечи, потом бережно поднес к губам ее руки и стал целовать запястья, ладони, пальчики. Мне хотелось крепко обнять Эбби, но я удержался. В третий раз с тех пор, как я впервые привез ее к себе домой, мне захотелось плакать. Сейчас она проснется, вспомнит вчерашнее, почувствует злость, досаду, обиду и уйдет от меня насовсем. Я всегда так любовался ее глазами, в которых переливались разные оттенки серого, но сейчас боялся в них смотреть.
Эбби улыбнулась, не размыкая век, и я опять поцеловал ее, в ужасе ожидая, что она вот-вот очнется.
— Доброе утро, — сказала она, не отрывая губ от моего рта.
Я приподнялся и снова принялся целовать Голубку. Обхватив ее руками, уткнулся лицом ей в шею, чтобы вдохнуть любимый запах, прежде чем она хлопнет дверью.
— Ты сегодня какой-то тихий, — сказала Эбби и, скользнув по мне рукой от шеи к ягодицам, закинула ногу на мое бедро.
Я покачал головой: