Харитонов хорошо помнил последнюю кошмарную ночь на барже, помнил он и о том, как пытался попасть палкой по встреченной в тайге крысе, но сейчас на мирном, прогретом солнцем склоне вся былая враждебность к этому хитрому зубастому зверьку прошла, и подумал он о том, что все звери имеют от природы равное право на жизнь: и люди, и крысы, и птицы, и рыбы, и волки.
А крыса, проворно уничтожив подберезовик, все так же смотрела двумя маленькими глазками на человека.
Человек улыбнулся во все свое веснушчатое лицо и, решив проверить, насколько непуглива эта крыса, решительно шагнул в ее сторону. Крыса даже не отпрыгнула, когда нога Харитонова, сделавшего второй шаг, примяла траву, чуть не наступив на хвост зверька. После третьего шага человек остановился и оглянулся. Крыса быстро пробежала у его ног и снова остановилась впереди, шагах в двух от человека. Он снова прошел мимо нее, чуть не задев ногой, и снова она, подождав, пока он остановится, выбежала вперед, замерев у него на пути.
Странная игра продолжалась. Когда в очередной раз Харитонов остановился, крыса проскочила вперед и исчезла в траве. Харитонов огляделся: прямо перед ним, буквально под ногами, начиналась то ли просека, то ли дорога, ровная и прямая, вырубленная в кедровой тайге. Он стоял в самом ее начале – за спиной высокие стройные деревья образовывали тупик. Трудно было понять, начало это или конец дороги, но простая логика подсказывала, что перед Харитоновым лежало начало, ведь очень часто дороги, тропинки зарождаются в совершенно странных местах, но приводят они всегда к жилищу, к теплу или к другим дорогам.
И направился бодро Харитонов по этой просеке-дороге, первой на своем пути. Шагал и размышлял, в какой стороне от него сейчас бьется о песчано-каменный берег Японское море. Уж очень хотелось ему узнать об этом, чтобы понять, в какую же все-таки сторону он идет. Но в ответ пришла только одна мысль: вот если поджечь бикфордов шнур и подождать, пока он прогорит весь, там, где взметнется над горизонтом огромной силы взрыв, – там и была его баржа. Но Харитонов тут же отбросил эту мысль из-за своего несогласия с ней, ведь в пути он был не один месяц, а следовательно, путь прошел длинный, и неизвестно – взорвись баржа, увидит ли он взрыв, услышит ли грохот. Да и потом, какой смысл и куда ему идти, если где-то далеко не лежит на отмели баржа, полная динамита, и если не связывает его с этой баржей огнепроводная нить? Нет, тот динамит – это все, что есть у Харитонова, и пока он ищет, кому передать его или что с ним сделать, – путь его имеет цель, а стало быть, и смысл.
Над таежным зеленым морем, по поверхности которого шнырял ветер, расшатывая кроны и раскачивая ветви, медленно плыл черный дирижабль, наполненный изнутри теплом, благодаря которому полет его был лишен посадок. И был знаменателен его полет не только отсутствием человека на борту, но и вообще отсутствием всякого балласта. Его полет был свободным волеизъявлением ветра, а потому бесконечным. Ведь волеизъявление человека всегда преследует конкретную достижимую цель, и притом, из многообразия целей человеку свойственно выбирать наиболее легко достижимую, ведь живя, он считает прожитое время и отнимает его из своей жизни, уменьшая таким образом ее остаток, а посчитав приблизительный остаток жизни – спешит, чтобы успеть. Ветру спешить некуда – он неумираем, его цель – движение воздуха и всего прочего, способного быть легче этого воздуха: пылинок, бабочек, дирижаблей. Можно подумать, что если отказаться от целей – откроется вечность, состоящая из движения, но, увы, той же природой предопределено назначение каждой составной части Всемирного Леса, и лишь одно существо из этого Леса извечно мучается, не зная смысла своей жизни. Остальные же живут, чтобы выжить, а умирают, чтобы выжило их потомство. И так все движется, неспешно и разумно, овеваемое ветром. А над таежным зеленым морем, по поверхности которого шныряет ветер, расшатывая кроны и раскачивая ветви, медленно плывет черный дирижабль, наполненный изнутри теплом, благодаря которому полет его лишен посадок.
Идя по дороге-просеке, Харитонов почувствовал, как сам собой убыстряется его шаг. «Господи, – думал он, – как я отвык от прямой дороги! Как я отвык от всего, от дней недели, от времени, от усталости…» И впервые за годы он шел, не глядя под ноги, доверяя этому покрытому травой бульвару.
Солнце безудержно поднималось вверх, и громче становилась природа, собирая воедино все звуки окружающего мира, и вот в этом звучании почудилось вдруг Харитонову что-то страшно знакомое, отчего он даже замедлил шаг, чтобы прислушаться. А прислушавшись, остановился, не веря своим ушам: вместе с криками и пением птиц, шорохами листвы и трав во всей этой природной симфонии звучала и настоящая музыка, музыка, которую он слышал в еще недавнем предвоенном детстве. Он пробовал уловить кусочек мелодии, чтобы понять, что же он слышит, но звуки выныривали будто из-под воды и снова более ближние шумы заглушали их. И тогда продолжил свой путь Харитонов, но шел он уже медленнее, весь обращенный в слух.
Спустя час звуки музыки стали более явными, и странник обрадовался, поняв, что эта дорога ведет его к звукам. Он снова ускорил шаг.
Через некоторое время музыка стала более слышимой, чем ветер. Невидимый оркестр радостно выводил «Марш энтузиастов», и ноги Харитонова сами собой подстроились под ритм марша. Харитонов, взволнованный и счастливый, спешил увидеть село или городок, в котором играл оркестр. Спешил увидеть праздник, ведь и в его родном Каргополе каждый праздник, будь то годовщина революции или День рыбака, сопровождался концертом оркестра, начинавшего свою программу разными маршами энтузиастов, а продолжая ее танцевальной музыкой.
И тут впереди замаячил зеленый тупик – конец дороги-просеки, но ни крыш домов, ни разноцветных заборов видно не было. А музыка продолжалась, и была она уже настолько слышимой, что поглотила все остальные звуки. Харитонов приблизился к тупику и внезапно остановился, рассматривая приоткрытые железные ворота, выкрашенные в зеленый цвет, на которых красовался сварной скрипичный ключ с красной звездой в центре. По обе стороны от ворот отходила густо натянутая на столбы колючая проволока, терявшаяся дальше среди кедровых стволов.
Колючая проволока напомнила Харитонову о войне, но скрипичный ключ, хоть он и был украшен красной звездой, выглядел довольно мирно. Помедлив, Харитонов протиснулся в ворота.
От ворот в глубь обнесенной колючей проволокой территории вела хорошо протоптанная тропинка. По ней и пошел странник навстречу невидимому оркестру, уже окончившему играть «Марш энтузиастов» и занявшемуся репетированием чего-то классического. Шел он недолго, пока увиденное не заставило его остановиться. Картина, открывшаяся перед ним, была непонятна: на поляне был выстроен деревянный помост, так похожий на летнюю эстраду, какие обычно располагаются в парках, только был он непокрашенным. На помосте с музыкальными инструментами в руках стояли люди в одинаковой серой одежде. Это и был тот невидимый оркестр, а дирижер стоял на земле лицом к музыкантам, прекратившим играть, и что-то энергично им объяснял. Рядом с дирижером, одеждой не отличавшимся от музыкантов, стоял, держа руки за спиной, высокий кучерявый мужчина в тельняшке и ватных штанах. Он внимательно и строго смотрел на музыкантов, будучи при этом совершенно неподвижным. Дирижер закончил свои объяснения – его рот закрылся, а руки застыли ладонями кверху. После короткой паузы он взмахнул руками, задержал их на мгновение над головой – этого мгновения хватило музыкантам, чтобы поднести трубы к губам, а скрипки к подбородкам – и резким жестом провел руками две невидимые вертикальные линии к земле. Всеобщий аккорд обрушился на летнюю землю, отскочил от нее и взрывной волной покатился по травяной поверхности. Даже у Харитонова загудело в ушах, хоть он и притаился метрах в пятидесяти от помоста.