– Видите ли, товарищ младший матрос, – замедленно произнес Пабловский. – У нас нет связи с Большой землей… Мы же не в городе живем. Знаете, что такое Музлаг?
– Нет, – мотнул головой Харитонов.
– Музыкальный лагерь… А вот эти, – он указал взглядом на музыкантов, перешептывавшихся на помосте, – это остатки Большого симфонического оркестра. Как они раньше играли! Вы бы слышали! Насколько я терпеть не могу всяких Бахов, но у них это получалось. Ладно, погодите…
– Равняйсь! – вдруг закричал первый помощник. – Смирно!
Музыканты суетливо выстроились на помосте, туда же живо вскарабкался дирижер и стал первым.
– Репетиция окончена. Разойдись! – надрывно прокричал Пабловский.
Музыканты спрыгнули с помоста и, оглядываясь на Харитонова, направились куда-то в глубь территории.
– Эй, Фриц! – первый помощник окликнул дирижера. – Сделай-ка нам чай!
Дирижер кивнул и тоже поспешил прочь.
– Пройдемте ко мне! – предложил Пабловский. – Чайку попьем, поговорим. Вы, может, не поверите, но вы здесь первый человек за шесть или семь лет.
Пабловский был на голову выше Харитонова, да и любого из музыкантов, но разговаривал он, не наклоняя головы, – держа спину ровно, по-офицерски, словно был на параде.
Подошли к срубной избушке. Пабловский толкнул дверь и пропустил младшего матроса вперед.
Вокруг стола обошел с поленом в руках дирижер и, остановившись у русской печки, принялся трощить это полено маленьким туповатым топором. На грубо сколоченном столе уже стояли три граненых стакана.
– Садитесь! – Пабловский указал рукой на табуретку.
Харитонов сел. Первый помощник уселся напротив.
– Приятно смотреть на незнакомое лицо, – сказал он, глядя младшему матросу в глаза. – Эти-то рожи за столько лет уже осточертели, прямо тошнит иногда. Да и вы знаете, что это у нас за национальность самая музыкальная: все эти Канторы, Раумштейны… Почему-то у меня на корабле ни одного такого не было, там наоборот – Ивановы, Коваленки, Петровы, Сидоровы.
Пабловский тяжело вздохнул, перевел взгляд на дирижера.
– Ну ты! Пошевеливайся!
Харитонов посматривал недоуменным взглядом на убранство избы, на этих людей, на дирижера, коловшего неподатливое полено.
– Может, я ему помогу?! – встал он, глядя в глаза первому помощнику.
– Сидеть! – рявкнул Пабловский, и тотчас его лицо приобрело какое-то волчье выражение. Но враз глаза его подобрели. – Не стоит, – уже мягче продолжил он. – Вы здесь гость, к тому же честный, свободный человек, а эти все – лагерники, а там уж разница небольшая, политические или музыкальные. Я вон тоже лагерник, но меня по уголовной проводили. Пьяная драка. Я в ней честь вождя защищал, кабы тот дурак не помянул вождя матерно, я б его и кортиком не кольнул. Но так уж вышло. Да и вы знаете, за что этот оркестр сюда переехал?! Они ж додумались на Съезде колхозников в «Интернационале» сфальшивить, причем так сфальшивили, что даже колхозники возмутились и написали письмо в ЦК. До сорок первого здесь еще более или менее жизнь была – вышки, охрана НКВД, кухня лагерная. А как война началась – охрану сняли, все собрали. Сначала пугали, что вот-вот приказ придет ликвидировать лагерь со всеми заключенными, но, видно, не дождались они приказа и уехали.
– А вы как здесь? – спросил Харитонов.
– А меня для укрепления внутреннего порядка еще в тридцать девятом с Колымы сюда перевели. Ох и намучался я с ними… Да и что это за лагерь без охраны и начальства?! Это ж почему они до сих пор не разбежались? Потому что место гиблое. Уже бежал как-то кларнет, как его, забыл фамилию, в общем, бежал, через месяц вернулся – скелетом и тут же сдох… Успел, правда, на последнем издыхании сказать своим, что отсюда не выбраться, и на том дураку спасибо.
– Вот чай, пожалуйста… – тихим жалобным голосом проговорил сухопарый дирижер, наклоняясь над стаканом с черным прокопченным чайником в руке.
– Садись, Фриц. Выпьешь с нами и уходи. Не забудь попозже вытолкнуть Кантора с его трубою – пусть подудит до рассвета!
Пабловский широкой ладонью пододвинул к себе стакан и снова глянул на Харитонова.
– А вам, – сказал он, – если карты нет, то отсюда не выбраться. Оставайтесь. Я вас вторым помощником дирижера по политчасти сделаю. С едой у нас ничего – скрипки и валторны научились грибы собирать и мариновать, собак разводят, оставшихся от охраны. Энкаведистская порода – мясная. С голоду не умираем.
– Нет, – определенно произнес Харитонов. – У меня задание.
– Задание, которое за вами тянется? – первый помощник указал взглядом на шнур, привязанный к вещмешку.
Харитонов кивнул.
Первый помощник, закусив нижнюю губу, прокрутил в мозгу какую-то мысль. Потом хитровато-напряженно глянул на младшего матроса.
– Так вы все-таки знаете дорогу… раз у вас задание?!
– Нет, – простодушно ответил Харитонов.
– Секреты, военные секреты… – забормотал себе под нос детина в тельняшке. – Конечно, кто же лагерникам доверять будет. Это только без охраны им доверяют оставаться, потому как здесь она без надобности.
Пабловский уткнулся обиженным взглядом в свой стакан, потер рукой лоб, словно у него заболела голова, потом глотнул чаю.
– Скажите, – дирижер, пугливо озираясь на первого помощника, наклонился вперед, к Харитонову. – А вы, может, и до Москвы доберетесь?
– Может, – пожал плечами младший матрос.
– У меня к вам просьба будет… – сказав это, дирижер более основательно покосился на Пабловского, но тот словно не слушал их. – Вы не могли бы взять с собой ноты?..
– Что? – не понял Харитонов.
– Ноты, – перешел на полушепот дирижер. – Все, что я здесь написал за много лет. Кантата «И как один умрем», цикл пьес о благородной ненависти.
– Хорошо, – согласился Харитонов, почувствовав прилив надежды, ведь какой-то заключенный дирижер вдруг предположил, что он, Харитонов, доберется до Москвы. – И что с этой музыкой делать?!
Дирижер беззвучно зашевелил губами, словно проговаривая про себя то, что боялся произнести вслух.
– Если б вы могли, – сказал он наконец, – отнести это в Кремль… и передать в правительство тому, кто музыкой руководит?
– Попробую, – неуверенно пообещал Харитонов.
– Так я принесу…
– Вон иди! – первый помощник поднял на него глаза. – Слышишь?!
Дирижер быстро вышел из комнаты.
– Вы не думайте, что я уж очень расстроен… – тоном, претендующим на откровенность, заговорил первый помощник. – Я все понимаю… Но вы от меня подарок примите. Вы курите?
– Нет.
– Жаль… У меня здесь две пачки папирос – единственные на тысячи квадратных километров… Ладно. Тогда я для вас завтра концерт устрою. Точно, устрою!