Шел он, не оглядываясь по сторонам. Все вперед и вперед, пока в какой-то момент не остановился, почувствовав что-то странное. Осмотревшись, он обнаружил, что находится в большом саду, где деревья посажены ровными рядами, обкопаны и, казалось, политы. Такой большой сад мог принадлежать колхозу или совхозу, а значит, совсем рядом организованно и целеустремленно жили люди. Жили, растили детей и деревья, радовались урожаям и государственным наградам за мирный труд.

Харитонов подошел к яблоне, заглянул в крону, но ни одного плода не увидел.

«Значит, уже поздняя осень, – подумал он, – урожай уже убрали».

На стволе яблони черной краской был выведен четырехзначный номер. Харитонов еще раз подивился огромности сада и продолжил путь в ожидании встречи с людьми.

Солнце уже готовилось пересечь линию горизонта, а сад все еще тянулся и не видно было ему конца.

Когда стемнело, Харитонов прилег под деревом, уже не беспокоясь о будущем, а лишь отложив встречу с людьми на следующий день. Ночь была по-летнему мягкой и теплой. Был слышен ветер, но ниже крон он не опускался.

Утром странник зашагал дальше, внимательно всматриваясь в просеки между рядами деревьев. Людей все еще не было видно, а осеннее солнце поднималось все выше и выше.

Позади осталась воткнутая в землю табличка с надписью: «Посадка 1947 года». Деревья этой посадки были чуть ниже и, видимо, моложе тех, мимо которых шел он вчера.

Перед закатом еще одна табличка осталась позади. Теперь он шел вдоль посадки 1948 года. Некоторые деревья были обсыпаны, словно инеем, мелкими белыми цветами, что очень удивило Харитонова. В воздухе звенело жужжание пчел.

Прошел еще один день.

Сладкий воздух цветущего сада дурманил голову.

Вспомнился сон о мальчике в чужой стране, о его саде, и показалось вдруг Харитонову, что он и есть тот мальчик. И с горечью подумал он о том, что уже долгие годы не отмечает свой день рождения и никто не поздравляет его, словно нет у него ни близких, ни далеких. И никто не зажигает на именинном торте свечи, расставленные вокруг большой белой кремовой розы.

Рука потянулась за спину и нащупала бикфордов шнур.

Да, шнур был на месте, и почему-то именно сейчас возникло желание достать спичку и поджечь его.

И представил себе Харитонов, как огонек с шипением спешит по шнуру и через какое-то время где-то далеко, но не очень далеко, а в пределах видимости, раздастся первый оглушающий всех взрыв, а за ним последуют другие, покрывая землю осколками, обломками, лесными пожарами. И долго будут бушевать эти пожары, но не дотянется их пламя до Харитонова, остановившегося в этих садах. И не надо будет ему продолжать свой путь, потому что исчезнет шнур, из-за которого он отправился в дорогу и который постоянно напоминал ему о каком-то уже полузабытом долге. Останется он в этих садах и станет садовником, и не нужны ему будут люди. И не он их будет искать, а наоборот, потому что им нужны будут яблоки, груши, им нужен будет урожай этого сада, способного накормить тысячи и тысячи людей.

На лбу выступила испарина. Круговерть мыслей остановила его, и он медленным взглядом обвел окружавшие его деревья.

И далеко в межрядье он увидел маленькую фигурку идущего человека. Но не было ни сил, ни желания бежать к нему, кричать, махать руками и радоваться встрече.

Харитонов стоял и смотрел, как увиденный им человек не спеша шел в его направлении, шел спокойной деловитой походкой, словно и не видел его, Харитонова, или же видел, но не считал нужным радоваться этому или удивляться.

Он остановился в двух шагах от странника. Был одет в синюю форму НКВД с оторванными петлицами и пуговицами. Снял лопату с плеча и воткнул ее в землю между собой и Харитоновым. Потом сказал: «Добрый день!»

– Здравствуйте, – заторможенно ответил Харитонов.

Незнакомец остановил взгляд на шнуре, тянувшемся за странником.

– Связист? – спросил он.

– Нет, подрывник, – ответил Харитонов.

– А куда идешь?

– В Москву.

Незнакомец еще раз кивнул, выдернул лопату и собрался было уйти.

– Подождите, – остановил его Харитонов.

– Зачем? – спросил тот.

– Скажите, где я сейчас?

Незнакомец усмехнулся.

– В саду.

– А где здесь люди? Совхоз или что? – сбивчиво спрашивал Харитонов.

– Нет, здесь просто сад, – дружелюбно отвечал незнакомец. – А людей нет. Были, но уже нет.

– А вы кто?

– Садовник.

– Один садовник на такой огромный сад?!

– Да, – подтвердил незнакомец. – Он же не плодоносит.

– Болен?

– Нет. Просто не плодоносит. Здесь раньше расстрельное поле было. Сюда врагов народа свозили на ликвидацию. И, конечно, про последнее желание перед смертью спрашивали. А я охранником был, вот я их и научил. Говорю, желание должно быть необычным, тогда разрешат его выполнить. Говорю, попросите разрешить вам перед смертью фруктовое деревце посадить. Это ж не последнюю папиросу выкурить или газету перед смертью прочитать. Вот они мне тут сад и садили. Конвойных я знал, так они мне в эшелонах с врагами и саженцы привозили. Так что здесь каждое дерево руками выдающегося врага народа посажено. Цветут красиво, дышать трудно – от запаха пьянеешь, а вот плодов нет. Бессмыслица какая-то…

– А село какое-нибудь здесь есть? – с отчаянием спросил Харитонов.

– Зачем село? Город есть. Недалеко. Вот так прямо и ступай. Как раз сад к городу и выходит.

Харитонов поблагодарил и пошел в указанном направлении.

– Подожди! – остановил его крик садовника.

Странник обернулся.

– Ты запомни! Если приговорят, попроси деревце посадить! Не забудь!

Харитонов кивнул и пошел дальше.

Позади осталась табличка: «Посадка 1951 года», а впереди с линией горизонта сливались ровные ряды садовых деревьев.

18

Долгий путь машины в полной темноте, да еще и по неглубокой воде, заставил Горыча вообще усомниться в любых физических законах прошлого довоенного времени. О том, что машина катится под уклон, он уже не думал. Могла ли вода равно покрывать склон любого, пусть даже невысокого холма, при этом не стремясь стечь куда-нибудь в низину, чтобы заполнить выемки или просочиться вглубь? Даже вообразить такое мог лишь человек, благодушно относящийся к мистике, но Горыч был из другой породы людей. Он до гудения в голове искал научную и при этом легко объяснимую причину любых явлений, с которыми его сталкивала жизнь. Увы, здесь, в этом постоянном мраке, уже одним своим присутствием нарушавшем не только вечные законы мироздания, но и противоречившем Библии, словно не разделил Господь в день третий мир на день и ночь, думать о логике было тщетным занятием.