Виктор Степанович молчал. Добрынин тоже. Машина неожиданно въехала в тень, и на лобовое стекло упали первые капли дождя. Шофер снизил скорость. Сразу стало темнее и сумрачнее.
— Третий день дождь! — пожаловался Виктор Степанович.
Зажужжали «дворники», смахивая капли с лобового стекла.
— Даже непонятно, почему это в Мытищах солнце, а в столице дождь! — произнес Виктор Степанович.
Добрынин не ответил. Он смотрел в окно на большие серые и черные дома, на редких прохожих, идущих под зонтиками по своим делам. И вдруг что-то остановило скольжение его взгляда, и он встрепенулся.
— Остановитесь! — попросил он заторможенно, еще сам не понимая почему.
Шофер нажал на тормоза, и машину на скользкой дороге чуть занесло.
— Что, вам нехорошо? — заволновался Виктор Степанович.
— Нет, — замотал Добрынин головою. — Я хотел сюда зайти…
Виктор Степанович проследил за взглядом народного контролера и увидел широкие открытые двери центрального гастронома. Витрины этого магазина светились с такой силой, что освещали кусок улицы лучше всяких дорожных фонарей.
— Ну пойдемте, зайдем! — предложил Виктор Степанович.
В гастрономе было уютно и тепло. Его просторный зал, люстры, излучавшие свет, пирамиды неведомых товаров, яркие краски — все это напоминало Добрынину внутреннее убранство церкви и заполнило Павла Александровича внутренним благоговением. В стеклянных коробках касс . сидели красивые, все в белом, женщины, и, как показалось Добрынину, все они смотрели на него, ну и, конечно, на Виктора Степановича. Наверно, потому, что они были единственными посетителями гастронома.
— Ну что, вам что-то нравится? — спросил Виктор Степанович.
Не ответив, Добрьмин подошел поближе к высокому и чистому прилавку, за которым стояла и открыто улыбалась ему очаровательная девушка с волнистыми каштановыми волосами, стройная и розовощекая. А за девушкой на зеркальной стене висели полки, уставленные пачками и цветастыми коробками, с этих же полок струились вниз связки больших и маленьких баранок, и все это кроме прочего было украшено цветами. Там же среди этих коробок увидел Павел Александрович и одну знакомую глазу упаковочку. Рассмотрел повнимательней — точно, на упаковке был изображен красноармеец с винтовкой, а под ним хорошими жирными буквами чернело название «НА ПОСТУ». То самое печенье, которое он ел на Севере, кажется, в домике у комсомольца Цыбульника.
— У нас все очень свежее! —сладким голоском произнесла продавщица.
— Спасибо, — почему-то сказал Добрынин и, посмотрев на девушку, вернул свой взгляд на знакомое печенье. — Сколько стоит?
— Что? — спросила продавщица.
— «На посту»…
— Четыре копейки… в кассу, пожалуйста. Добрынин отошел от прилавка, механически роясь в карманах штанов. Потом он проверил карманы гимнастерки и вытащил оттуда вместо денег свой мандат контролера и тут же вспомнил, что денег у него нет, да и не нужны они ему. Снова подошел к девушке и протянул ей казенную бумагу. Девушка, прочитав, посмотрела на Добрынина очень уважительно.
— А что вы хотите проверить? — спросила она.
— Баранку! — быстро нашелся народный контролер. — И пачку этого, «На посту»…
— Пожалуйста! — девушка завернула баранку и пачку печенья вместе и подала Добрынину.
Взяв в руки «покупку», Павел Александрович вдруг почувствовал себя в магазине очень неловко, и хоть хотелось ему внимательно осмотреть все многочисленные полки товаров в разных отделах гастронома, но нехорошее ощущение выгнало его на улицу, под дождик, к ожидавшему его и Виктора Степановича автомобилю.
Виктор Степанович вышел из магазина следом и сразу же уселся на переднее сиденье машины рядом с шофером.
В руках у него был большой сверток.
— Вот, — заговорил он, обернувшись лицом к Добрынину. — Купил себе еды на ужин, жена в командировку уехала.
— А у вас тоже мандат есть? — поинтересовался: народный контролер. — Ну чтоб просто брать… без денег…
— Не-ет, — замотал головой Виктор Степанович. —За все платить приходится. Я ведь простой ответраб, у нас таких прав нету.
Машина ехала по вечерней Москве. Может, еще и не было поздно, но из-за погоды, сумрачной и дождливой, темнело на глазах, и загоревшиеся уличные фонари еще больше подчеркивали надвигающийся вечер.
— Я вас на служебную квартиру отвезу, — говорил Виктор Степанович. — А утречком заеду за вами, и тогда уже — в Кремль.
Очень скоро машина остановилась, свернув с дороги в какой-то переулочек. Виктор Степанович и Добрынин вышли. Дождь едва моросил. Зашли в подъезд уже знакомого Добрынину дома, украшенного двумя статуями трудящихся. Виктор Степанович разбудил задремавшего в своей комнатке-сторожке дворника, и тот, на ходу извиняясь за сон на посту, повел их на третий этаж к квартире номер три. Отпер двери. Вручив ключ Добрынину, пошел вниз по лестнице.
— Ну, вы отдыхайте пока, — не заходя в квартиру, говорил Виктор Степанович. — Марии Игнатьевны, кажется, нет сегодня, так что по телефону закажете ужин, а я утречком заеду за вами! Доброй ночи!
— До свидания! — сухо ответил Добрынин. Закрыл двери и, не разуваясь, с котомкой в руках, направился в свой кабинет. Включил там настольную лампу и уселся в кресло.
Было ему, с одной стороны, грустновато и одиноко из-за отсутствия служебной жены Марии Игнатьевны, но, с другой стороны, этот же факт его успокаивал, так что не мог он окончательно разобраться со своим состоянием, и из-за этого занялся Добрынин проверкой содержимого котомки. Выложил все на стол, рассмотрел еще раз портрет Кривицкого, заглянул в желтый портфель, но документы из него доставать не стал — боялся, что снова одолеет его злоба к врагам и настроение вследствие этого испортится. Полистал любимую книжку, но и к ней сердце у него в этот момент не лежало, и поэтому, разувшись в кабинете, нашел он тут же тапочки, оставленные в прошлый свой приезд, и прошлепал в них на кухню.
На кухне, как и во всей квартире, был полный порядок, все убрано и вычищено. Набрал Павел Александрович в чайник воды и поставил его греться. А сам прошел в большую комнату, включил свет, потом прошел в спальню и там тоже свет включил. Хотел прилечь на пару минут, но внимание его привлекла фотография в рамочке под стеклом, стоявшая на тумбочке с зеркалом с другой стороны кровати, со стороны Марии Игнатьевны.
Подошел ПавелАлександрович к этой тумбочке, взглянул на портрет: изображен там был красивый мужчина в форме.
«Ну что ж, — подумал Добрынин. — Все-таки я ей муж не настоящий, так что ничего…» Даже глубоко задумываться об этом мужчине не стал народный контролер, тем более, что мужчина был военным, офицером, а это для Добрынина значило многое. И единственное возникшее в нем чувство было чувством одобрения выбора Марии Игнатьевны.
В дверь позвонили, и Добрынин, враз забыв о фотопортрете, пошел в прихожую.