Пришел дворник. Он стоял в дверном проеме и спрашивал, не принести ли чего-нибудь поесть из подвальной кухни.
— Ну принеси! — сказал ему Добрынин вполне дружелюбно, и дворник живо развернулся и заспешил вниз по лестнице — видно, тоже очень любил быть полезным людям.
Добрынин, оставив двери открытыми, вернулся на кухню, снял с плиты вскипевший чайник. Высыпал прямо в него полпачки заварки, найденной в кухонном шкафчике. И сел за стол.
В тишине служебной квартиры мягко тикали ходики, и затаил дыхание народный контролер, следя за ними, висевшими на кухонной стене.
Заоконный мир заполнила темнота. В ожидании ужина пробудилось притупленное за время полета чувство голода, и тут же, подумав о голоде, вспомнил Добрынин о своей родной семье, о деревне Крошкино, о псе Митьке и о звездном небе, с которого то и дело срываются ненужные звезды, и падают они вниз, затухая по дороге.
— Можно? Эй? — донесся негромкий голос из прихожей.
— Сюда иди! — крикнул в ответ народный контролер..
Дворник зашел, опустив на стол сложный прибор для переноски обеда, стянутый какими-то жестяными укреплениями. Умелыми руками он разобрал этот прибор на три отдельных кастрюльки-миски и поставил их в порядке установленной очередности перед сидевшим Добрынин ным. Потом достал столовые приборы и тоже положил их на стол как положено.
— А ты что? — спросил, глядя на дворника, народный контролер. — Будешь есть?
— Спасибо… — дворник улыбнулся, показав желтые прокуренные зубы. — Я люблю пищу простую, а от этого меня пучит…
— Ну посиди все равно, — попросил Добрынин. — Скучно одному.
И он, придвинув к себе миску с супом, занялся едой.
После второй ложки супа лицо Добрынина приняло озадаченное выражение. Он посмотрел на дворника вопросительно, проглотив то, что было во рту, и спросил:
— Это русский суп? Или, может, какой национальный?
— Национальных здесь не готовят. Должно быть, русский… — ответил дворник.
Добрынин решительно отодвинул от себя миску и принялся за второе, выглядевшее вполне пристойным, — жареное мясо и немного картошки.
Дворник сидел и смотрел на ужинавшего контролера с сочувствием во взгляде. А когда Добрынин отодвинул от себя и второе, не доев его, дворник предложил: «Может, сала принести? А?» Павлу Александровичу предложение дворника пришлось по душе, и он, все еще имея н лице недовольное выражение, кивнул этому доброму человеку.
— Тебя как звать? — спросил Добрынин дворника, когда тот уже вернулся, принеся с собой большой кусок сала и бутылку водки.
— Вася я, — охотно представился дворник.
— А я — Павел.
Нарезав толстых ломтей хлеба и уложив поверх ломтей аппетитные кусочки настоящего деревенского сала с тонюсенькими мясными прожилочками, и дворник, и народный контролер одновременно усмехнулись и вздохнули с облегчением.
Вася достал стаканчики из кухонного шкафчика, разлил водку.
— Только вы не говорите никому, что мы тут это… — и свою просьбу дворник закончил, показав указательным пальцем на сало и бутылку. — А то ведь выгонят к чертям.
— Да не скажу! — успокоил его Добрынин, думая одновременно, что если это серьезное нарушение порядка, то и его за такое дело выгнать могут.
— Ну, за ваше возвращение! — поднял стаканчик Вася. Чокнулись, выпили. Вгрызлись в толстые жирные бутерброды.
— А ты здесь давно работаешь? —Спросил у Васи Добрынин.
— Годика четыре, — рассказывал дворник. — Меня сюда по рекомендации колхоза отправили. У меня ведь зрение плохое. Хотя, конечно, жильцов всех в лицо знаю и вижу издалека, но жильцов-то тут четыре человека сейчас. Ваша жена, Мария Игнатьевна, потом этот со второго этажа, прокурор Ложкарев, потом Фельдман из театра Советской Армии — он на четвертом этаже живет и немец Шлоссе или Флоссе — он на пятом. А остальные квартиры пустые…
Павел Александрович действительно хотел поговорить, но говорить ему хотелось как-то по-умному, с пользой для себя или хотя бы для собеседника, и изза этого оборвал он рассказ Васи о жителях дома.
— Ты мне лучше вот что скажи! — обратился он к дворнику. — Ты книги читать любишь?
Дворник запнулся и глянул на Добрынина испуганно.
— А зачем? — спросил он.
— Да нет, я так… Я вот хотел тебе историю одну рассказать, которую в книге вычитал. Знаешь, был такой человек — Ленин?
— Ну да, знаю, как же!.. — все еще настороженно отвечал Вася.
— Так вот эта история как раз про него и про один суп…
И рассказал народный контролер первую историю из книжки, о невкусном национальном супе.
Дворник выслушал все до конца с открытым ртом. А когда Добрынин окончил рассказ, Вася разлил водку по стаканчикам и негромко, почти шепотом спросил:
— А это что, все правда?
— Да-а! — подтвердил Добрынин, удивившись возникшему в дворнике сомнению.
— Я бы так не смог! — покачал головой дворник. — Меня бы враз вспучило, и я это… в общем не стал бы…
— А я думал, что смог бы так, — заговорил Павел Александрович. — Но еще не знаю… Это же русский суп, — Добрынин показал взглядом на принесенною миску, — этот я бы не съел, если б даже он был национальным, а вообще думаю, может, и съел бы. Я ведь на Севере холодец из оленьих органов ел…
— Да ну! — воскликнул дворник. — Это там едят такое?!
— Едят, — Добрынин кивнул. — Но то ж национальная еда, ее все равно надо есть: нравится тебе или не нравится…
И не договорив, замолк Добрынин, запутавшись немного в своих мыслях и понимая, что будь здесь на его месте Ленин — съел бы он и этот суп и еще б и добавки попросил, лишь бы хозяйку или просто человека, сварившего такое дерьмо, не обидеть. И от этого понимания загрустил народный контролер, и одновременно на себя, на свою слабость разозлился.
— Давайте выпьем, а? — попросил дворник, которому надоело держать в руке хорошо налитый до краев стаканчик.
— Давай! — согласился Добрынин и левой рукой решительно пододвинул к себе ранее отвергнутый суп. — За Родину! — провозгласил Павел Александрович, и в голосе его прозвучала злость на самого себя.
А как только выпил он стаканчик, так собрался с духом, и за несколько минут супа в миске не стало.
Дворник смотрел на него с изумлением. Он хотел было что-то сказать, но какое-то слово стало поперек горла, и, только клокотнув негромко, Вася замолчал. А когда Добрынин придвинул к себе остывшее второе, тоже ранее отвергнутое, дворник поднялся из-за стола и, невнятно извинившись, ушел.
Может, он и правильно сделал — видимо, почувствовал, как нарастала внутри Добрынина злость, — но не знал он, что злился народный контролер только на самого себя, а значит для окружающего мира никакой опасности эта злость не таила.