Визит в царство Великих Древних пережили немногие из добытых мечом призраков — лишь сильнейшие, упрямейшие. Жаль остальных, пусть слабых и робких. С ними было не так одиноко, с ними забывались холод и грязь. Готфрид носил товарищей с собой, как и Турек Арант века тому. Не странно ли: лучший друг — тот, кто погиб тысячу лет назад, но умер дважды, защищая настоящее от прошлого. Турек Арант, мне не хватает тебя!
Но исчезнувшие души оставили свою память, и Готфрид научился заглядывать в нее, как в свою. Было бы желание, с такими познаниями он стал бы вторым Алером или Эльдрахером. Юноша ощущал себя старше выветренных склонов Савоя.
Скоро день рождения. Прошлой осенью, когда стукнуло семнадцать, было не до памятных дат в круговерти ужаса и смертей. А теперь уже восемнадцать. Быстро время прошло. Он возмужал и окреп, стал упорным, уверился в себе, разучился слушать похвалу и советы. Нет, мудрое слово всегда к месту, пожалуйста, подсказывайте и увещевайте — я все приму, но сделаю по-своему. А выживанию научу кого угодно. Еще пару лет, глядишь, и с прежнего недоросля напишут портрет рыцаря без страха и упрека, мечты барышень. Раньше был тихоня, самоуглубленный мечтатель. Такой, в общем-то, и остался, но перестал бояться мира вокруг. Он смотрел на себя прежнего, будто застывшего в далекой детской памяти, и улыбался. Меченосцу нравился тот невинный тихий подросток.
Нынешний Готфрид огрубел, слишком привык брать силой и плевать на последствия. И беды света больше не волновали его: пусть корчится, терзает себя, всегда одинаково, всегда скучно и мучительно. Какое мне дело? Этот мир стоило бы сделать лучше, но как? Быть может, он и расцветет без желающих его изменить?
Руины Касалифа поросли травой и колючим репьем, вокруг замкового холма еще громоздились кучами кости. На заброшенных полях вокруг ржавели обломки оружия и брони.
Горстка особо рачительных и предприимчивых крестьян принялась оживлять поля, пропитанную кровью землю, где плуги утыкались в осколки мечей чаще, чем в камни. Их пахари собирали — может, надеялись продать на лом?
Завидев людей, воин решил повременить с путешествием на восток. Кое-кто еще помнил прежнего мальчишку из Касалифа. Правда, нынешнему Готфриду гудермутцы не обрадовались: слишком многое слышали о его похождениях. А он дни напролет шарил по руинам либо сидел, глядя на мавзолей, выстроенный на склоне холма, и пытался оживить в памяти мертвых.
Увы, они ушли и оттуда, покинув и мир, и его душу. Лишь в сердце осталось далекое слабое эхо прежних чувств. Время от времени Меченосец подумывал: может, найти родню Лойды? Наверняка они хотели бы узнать, что с нею случилось. Но идти на поиски так и не собрался.
Однажды юноша сидел среди высокой травы с мечом на коленях, жевал стебелек, глядя на мавзолей, и вдруг услышал мягкий шелесток под чьими-то осторожными ногами. Он прислушался и сказал, не оборачиваясь:
— Тайс, добро пожаловать! Присаживайся!
Все стихло на пару секунд, затем гном двинулся шумно и плюхнулся рядом на траву.
— Учишься.
— Само собой. Я ждал тебя.
Рогала уже излечился — с обычной сверхъестественной быстротой, но глаза его так и не ожили.
Они помолчали. Меченосец рассматривал гробницу: умелые скульпторы миньяка изобразили в барельефах историю каждой из погибших девушек.
— Почему ждал? — спросил гном.
— Пришло время кинжала.
— Но Зухра отпустила тебя.
— Не отпустила, я сам ушел. А тобой она до сих пор владеет. Гордыня заставит ее отомстить.
— Думаешь, госпожа еще управляет мною? Ты ошибаешься, я свободен.
— Что-то не похоже на чистосердечное признание. Если волен теперь, что делаешь здесь, со мной?
— А куда прикажешь мне идти? Кого я здесь знаю? Что может старый калека? Осталось или увязаться за тобой, или просить милостыню. А я хоть и холуй, достоинство имею.
Что ж, воистину тысячелетняя жизнь стала для оруженосца проклятием. Потерянный во временах, без дома, без родных, и никого рядом, кроме очередного юнца, взятого в услужение Зухрой. Да и того придется собственноручно убить, когда госпожа наиграется. Но кому, кроме этого паренька, нужен слепой гном? Разве что тем, кто использует его тело, как Алер и тоалы.
— Тайс, с чего все началось? Что такое Великие Древние? Откуда они?
— Понятия не имею.
— В самом деле? Прости, но я едва ли поверю. Ты знаешь куда больше, чем желаешь рассказывать.
— Готфрид, я усталый старик. Снова и снова ворошить мою память и невежество попросту бесполезно.
— Мне необходимо понять. Я стал частью огромного, но чего именно? Хочу я разгадать и кое-что поменьше — небольшенькую тайну по имени Тайс Рогала. Ты меня озадачиваешь сильнее, чем Великие Древние.
Рогала молчал, отвернувшись, будто рассматривая мертвыми глазами руины.
— Кто ты? Что ты такое? Почему все живешь и живешь? Даже Нероде приходилось менять тела. Где появился на свет? Когда? Может, ты и не рождался так, как рождаются люди? Что тебя связывает с Зухрой?
— Столько вопросов… Оставь меня в покое!
— Не оставлю. Покоя на этой земле давно нет. Я потерял все самое дорогое, мою жизнь крутили и ломали, меня гнали туда, куда я по своей воле никогда бы не пошел. Мой мир разрушен, и я хочу знать почему!
— Уже ничего не изменишь.
— Говори!
— Черт побери, ты еще хуже Аранта! На что уж был настырный, лез и лез! Уймись!
— Начни с Зухры.
Гном вздохнул.
— Ладно, ладно. Раз тебе житья нет, слушай: госпожа существует на самом деле. Она была когда-то человеком, обычной женщиной. Ее семья, обладавшая магической силой, зашла слишком далеко в ее освоении и стала могущественней, чем Нерода в бытность королевой Соммерлафа. Ненасытность их и погубила. Древние продержались куда дольше прочих охотников за силой и мощью, но в конце концов судьба настигла и их. Теперь они спят, запрятанные в неведомой глуби, но их сны могучи. Иногда они касаются мира, и тогда он меняется. Наша реальность откликается, а спящим и невдомек, что их грезы искажают чужую явь. Им, ставшим Великими, мир представляется игральной доской.
— Я видел их бодрствующими.
— Нет, это только сны. Если бы Зухра появилась здесь, ты бы встретил простую женщину. Обычную мать и хозяйку, любящую одеться в лазурное и аквамариновое, чтоб казаться загадочнее. У нее зеленые глаза, она любит духи с ароматом моря, иногда вплетает нить водорослей в свои каштановые волосы. И говорит с придыханием — так, что в голосе слышится шепот волн. Она актриса, очень талантливая, но всего лишь человек.
Готфрид удивленно смотрел на гнома. Неужто это грубый, немногословный, циничный предвестник кровавых побоищ?
— Похоже, ты был знаком с нею. Может, ты любил ее?