Гуля мелко нарезала на столе палочку сушеного мяса. Я с интересом наклонился к мясу.
— Это водитель дал, баранина. — Гуля кивнула на пакет, лежавший у нее под боком на полке. — Суп будет.
Уют продолжался. Я смотрел в окно, на море, над которым поднималось солнце. На виноградники, вдруг вклинившиеся в узкое пространство между вагоном и морем. Состав ехал неспешно, давая возможность внимательно рассмотреть все, мимо чего мы проезжали. Я с интересом наблюдал за двумя женщинами в черном, которые опрыскивали виноград, потом за лодкой, на которой двое пацанов отплывали от берега порыбачить. Их весла мерно опускались на воду.
— А як ты думаешь, Коля, що з цым писком робы-ты? — раздался за моей спиной голос Петра.
Я пожал плечами. Подумал — вопрос только звучал просто.
— Честно говоря, не знаю, — признался я. — Ясно, что его надо как-то разумно использовать… Но ведь страна большая, а песка мало…
— Мало, — кивнул Петр. — Маловато. Я обернулся и увидел, что теперь уже он глубоко задумался.
— Якбы його потрошку в дытячых садках розсыпаты, як полковнык говорыв? — раздумчиво произнес он, потом почесал рукой затылок, провел пальцами вниз вдоль усов, словно подравнивая их. — Всэ одно на всю Украйину нэ выстачыть… Можэ, полковнык щось прыдумае? Там розумных людэй багато працюе, в СБУ. И якщо воны цьш ранишэ займалысь, то мабутъ зналы — для чого…
— Да, полковник, наверно, что-то уже придумал, — на словах согласился я с Петром, хотя слабо мне верилось, что Витольд Юхимович имел на песок какие-то конкретные планы.
Пообедав, мы все разлеглись по полкам, решив устроить себе «тихий час».
Солнце уже несколько часов не заглядывало в наше окно. Оно висело где-то вверху, над поездом. Но тепло, оставленное внутри купе его утренними лучами, еще присутствовало в воздухе, которым мы дышали.
Гуля теперь лежала на верхней полке, а я — внизу, на жестких досках, обитых дерматином. Спать не хотелось, но даже просто лежать, покачиваясь в такт идущему поезду, было приятно. И я, закрыв глаза, лежал на спине. В голове крутились фантазии, рожденные моим хорошим настроением. Я представлял себя в виде героя, возвращающегося домой с войны. Странным образом этот герой начал приобретать черты одного из запорожских казаков с картины, посвященной коллективному написанию письма турецкому султану. На голове моей был оселедец.
Мой конь, уставший от бесконечных степей, едва ступал. Конечно, ему было нелегко, ведь за моей спиной сидела красивая турчанка с раскосыми миндалевидными глазами — экзотическая награда, добытая в бою с янычарами.
Собственно, ее нашел я уже после боя, когда все янычары лежали убитыми под стенами небольшого турецкого селения. Мы прошлись по селению, собирая все золото и серебро, какое могли найти в домах и во дворах. В одном из домов я и увидел ее, спрятавшуюся за сундуком. Сначала мои братья-казаки подсмеивались надо мной, ведь каждый из них вез домой по килограмму, а то и больше драгоценностей, но постепенно в их насмешках все более явно и громко проявлялась зависть, особенно по вечерам, когда сидели мы у костров, когда кто-то из них возвращался из ближайшей деревни с бутылью доброй горилки, после того, как большая общая кружка уже прошлась раз по кругу и готовилась пройтись еще раз.
Тогда понял я, что безопаснее будет продолжать путь в одиночку, чем всем вместе. И, проснувшись до рассвета, я разбудил свою пленницу, которую никуда ни на шаг от себя не отпускал. И понес нас мой конь дальше, в сторону Киева, подальше от Сечи и ее законов. «Кончилось мое казацтво», — с удовольствием думал я, левой рукой держа повод, а правой похлопывая свою турчанку по бедру.
Я так раздремался под эту фантазию, что не сразу заметил, как куда-то исчез шум поезда.
— Коля, — возникла надо мной голова Петра.
— Что? — Я приподнялся и тут же ощутил, что чего-то не хватает.
Не хватало не только шума. Поезд стоял. За окном застыл квадрат неба, моря и грязно-желтого берега.
— Наверно, граница, — предположил я, поднимаясь на ноги.
— Яка граныця?
— Между Азербайджаном и Дагестаном. Петр с выражением недоумения на лице высунул голову в окошко, посмотрел по сторонам.
— Нэма тут ничего!
Вдруг рядом с вагоном кто-то чихнул. Петр снова высунул голову. Обернулся удивленный.
— Никого нэма, — прошептал он.
Мы замерли, прислушиваясь. С моря долетали разрозненные крики чаек. Из-за окна донеслась трель какого-то насекомого. И снова где-то рядом прозвучал глухой удар.
Напряжение Петра передалось и мне. Я занервничал, раскрыл рюкзак и, найдя на дне пистолет, вытащил его, положил поверх других вещей. Сам выглянул в окно, но ни одной живой души не увидел.
— Трэба пэрэвирыты писок, — Петр кивнул головой в сторону стенки, за которой находилась грузовая часть вагона.
— Пошли, — сказал я шепотом.
В туалете мы замерли у низкой дверцы, закрытой на щеколду — это и был проход в грузовую часть вагона. Открыв ее и скрючившись в три погибели, мы пролезли внутрь и оказались прямо под палящим солнцем. Перед нами лежал холм песка, покрытый сплошным куском брезента и отформованный прямоугольными границами вагона. Холм торчал прямо по центру вагона. Брезент затрещал под нашими ногами, и я почувствовал, как движется под ним песок.
Петр облегченно вздохнул и полез на вершину этого холма. Остановился там — его голова теперь была выше стен вагона. Оглянувшись по сторонам, он вдруг замер и неожиданно поднял руки.
Я ничего не понял. Петр стоял спиной ко мне с поднятыми руками и не двигался. Его голова была слегка наклонена вниз. Я сразу присел на корточки, пытаясь понять, что происходит. Но пока больше ничего не происходило. Я, стараясь двигаться как можно тише, пробрался чуть выше на этот брезентовый холм, остановился метрах в полутора от Петра.
— Встань! — раздался незнакомой резкий голос. Я замер.
— Встань, а то твой кореш сейчас свалится! Я понял, что эти слова обращены ко мне. Еще несколько секунд помедлив, я все-таки поднялся на ноги. В нижнем дальнем углу вагона стоял уже знакомый мне по парому и порту смуглый славянин с короткой неровной стрижкой. В правой руке он держал пистолет, а в левой — недоеденный бутерброд. Видно, мы испортили ему обед.
— Руки! — крикнул он мне, и я поднял руки, рассматривая его лежбище.
Было ясно, что мы путешествовали вместе с самого начала; в углу он вытоптал ровную площадку, размером с полку купе. Там, поверх брезента, лежало большое махровое полотенце синего цвета. В самом углу лежал его вещмешок и пакет с консервами и поломанным надвое лавашом.
— Когда состав тронется, — мрачно заговорил смуглый, — ты, — он ткнул пальцем в Петра, — поможешь своему приятелю перепрыгнуть туда! — И он кивнул на боковую стенку вагона. — А тебе я потом сам помогу.
Смуглый, не сводя с нас глаз, поднес недоеденный бутерброд ко рту, откусил.