"Круг замкнулся, — подумал я, стянувшись на неподвижно лежащего хамелеона.
— Гершович дружил с капитаном Науменко, я познакомился с покойным майором Науменко… Тоже с подачи покойного Гершо-вича. Один мертвец познакомил меня с другим…"
За окном падал снег. Настроение мое было уже глубоко зимним. Я вспомнил о той части тела майора, которую забрал с собой полковник Тараненко. Забрал, чтобы отвезти на родину. Интересно: уже похоронили эту часть тела? Кремировали?
Был ли почетный караул и положенные при офицерских похоронах выстрелы в небо?
Присутствовал ли при этом брат покойного, Олег Борисович? Пахло ли на похоронах корицей?
Я вдруг понял, что обязан Гершовичу не только знакомством с другими покойниками. Обязан и встречей с Гулей, с Петром и его родителями, с Галей и многими другими. Покойный Гершович умудрился познакомить меня с массой людей.
При этом сам он был, кажется, человеком весьма одиноким. Ржавый крест на его могиле, потревоженной мною, выдавал отсутствие близких и родственников.
Моя мысленная благодарность Гершовичу постепенно превратилась в жалость к нему, к его смерти.
Вспомнилась могила дервиша на Мангышлаке, белый каменный столбик с повязанной сверху полоской зеленой ткани. Вспомнилась и вторая зеленая полоска, повязанная там же Аманом в память о похороненном рядом майоре.
Теперь мне думалось, что и майор был в чем-то дервишем. И Слава Гершович тоже. Оба они что-то искали и оба, казалось, не нашли. Нашел ли я то, что искал? Нет, я нашел совсем другое. Я нашел Гулю и был этому рад. Был счастлив.
Через пару дней мы с Гулей съездили на Пущанское кладбище. Положили на покрытую снегом могилу Гершовича букет гвоздик. Я повязал на верхушку ржавого покосившегося креста полоску темно-зеленого бархата.
Мы молча постояли у могилы несколько минут и пошли по безлюдному кладбищу к выходу. К трамвайной остановке.
1996— 1997гг.