Полковник достал из нагрудного карманчика джинсовой куртки часы с кожаным ремешком, подзавел их. Отодвинув длинноватый рукав куртки, бросил взгляд на свои часы.
— Так по каким часам засекать? — Он снова поднял голову. — По часам идеалиста? — Он приподнял в ладони часы с кожаным ремешком. — Видите, идеалиста уже давно нет в живых, а часы тикают!.. Или по часам прагматика? — Он перевел взгляд на свою левую руку.
Мы молчали. Я не знаю, о чем в этот момент думал Петр, но мои мысли витали где-то далеко, над Киевом. И мне хотелось туда, к ним. «Все закончится хорошо, — твердил я себе. — Надо только переждать».
— Еще одна минута, и я сам буду принимать решение! — прозвучал холодный голос полковника.
— Добрэ, — тяжело вздохнул Петр. — Будэмо «на равных».
«Ну вот, — подумал я с облегчением. — Победила грубая сила… Или, как раньше было принято говорить — победила дружба!..»
Я усмехнулся, и полковник, заметив мою усмешку, тоже улыбнулся.
Он подтянул к себе фанерный ящик, достал оттуда фигурную зеленую бутылку.
Поднялся на ноги.
— Я вас ни в чем не обманывал, — уже спокойно произнес он, откручивая винтовую пробку. — Ваше здоровье! — Он пригубил из горлышка и протянул бутылку мне.
Я посмотрел на этикетку — это действительно был вьетнамский бальзам.
Вязкое тепло разлилось во рту после первого глотка, и я сделал второй. Потом передал бутылку Петру.
Спустя полчаса мы все еще были в гостях у полковника. Мы сидели за фанерным «столом» на фанерных ящиках и при горящей свечке продолжали пить вьетнамский бальзам, только теперь уже из одноразовых пластмассовых стаканчиков, запасенных Витольдом Юхимовичем. Разговор действительно шел на равных. Полковник шутил, стараясь создать расслабляющую атмосферу. Петр стойко пытался сохранять серьезное выражение лица, но вьетнамский бальзам оказался довольно крепким напитком.
Позже я понял, что полковник шутил прежде всего для себя, он сам хотел расслабиться. Но все равно время от времени усталость стирала улыбку с его лица.
Петр пару раз пытался задать полковнику серьезные вопросы, но Витольд Юхимович шутя уходил от них.
— Завтра поговорим, — пообещал он Петру, вылив остатки бальзама в свой стаканчик. — А теперь — по койкам!
Оставив полковника, мы вернулись в купе.
— Ну что? — спросила меня Гуля. — Ужинать будешь?
— Завтра, — ответил я, забираясь на верхнюю полку.
Завтра наступило неожиданно рано. Меня разбудила тишина — такое часто бывает, когда человек привыкает засыпать при шуме. На соседней нижней полке похрапывал Петр. А за окном было неестественно ярко — желто-красный свет бил в окно.
Выглянув наружу и увидев «солнечные» пятна прожекторов и фонарей, освещавших состав, я сразу понял, почему мы остановились — ГРАНИЦА!
Снаружи донеслись приближающиеся мужские голоса.
Я потихоньку поднялся и вышел из купе. Открыл наружную дверь и выглянул в пространство, залитое мощным искусственным светом.
К вагону подходил Витольд Юхимович в сопровождении молодого таможенника в зеленой форме.
— Вот эти два — мои! — Полковник показал рукой на наш вагон и на следующий.
Потом посмотрел на меня. Таможенник тоже на меня уставился.
— Это наш, сопровождающий, — сказал полковник таможеннику, а мне одновременно приказал жестом спрятаться.
Я показательно зевнул и закрыл дверь в тамбур. Прислушался.
Голоса этих двоих стали медленно отдаляться.
Вернувшись в купе, я выглянул в окно. Они теперь стояли возле вагона, в котором, по словам полковника, находился песок. Было видно, что беседуют они спокойно, словно все вопросы уже давно, если не заранее, решены.
Минут пять я следил за ними. А потом увидел, как к ним подошел еще один таможенник с портфелем. Из портфеля он вытащил какие-то бумаги с печатями. Стал подробно что-то объяснять полковнику, время от времени тыкая пальцем в эти бумаги. Закончилось все тем, что бумаги перешли в руки полковника, и он, обменявшись с таможенниками рукопожатиями, направился к нашему вагону. Я отшатнулся от окна. Замер, прислушиваясь.
Щелкнула наружная дверь в тамбур. Я подумал, что полковник сейчас заглянет в купе и что-нибудь объяснит. Но он сразу направился в свою берлогу. Два раза скрежетнул замок двери в грузовую часть вагона. Теперь он закрылся у себя.
Поезд тронулся, медленно выехал в относительную темноту. Я снова прилег.
«Почти дома?» — подумал я, понимая, что вот-вот мы окажемся на украинской територии.
Вновь возникший стук колес поезда стал укачивать меня. Я закрыл глаза.
Во сне мне привидилось море, наверно — Каспийское. Меня укачивало, бросало то вперед, то назад.
Потом на мои губы легла чья-то теплая рука. Чужое касание разбудило меня.
— Тихо, Коля, тихо! — прошептала сидевшая рядом Гуля, не убирая своей ладони с моего рта.
— Что такое?
— Тебе кошмар снился? — спросила Гуля.
Состав снова дернулся, остановился, проехал назад.
— Море снилось, — ответил я, подтягивая ноги и усаживаясь по-турецки. — А где мы сейчас?
Я выглянул в окно, но ничего не увидел. Видно, сон мой был коротким, раз за окном все еще продолжалась ночь.
— Мы тут уже минут двадцать, — прошептала Гуля. — Туда-сюда ездим.
Но ехали мы уже не туда-сюда, а прямо. И железные колеса ускоряли свой ритм. Мимо проплыл освещенный вокзал Артемовска.
— Уже Украина, — прошептал я Гуле, когда огни станции остались позади. — Ты давно не спишь?
— Часа два, — ответила она.
— Слушай, а мы проезжали украинскую таможню?
— Да, — кивнула Гуля. — Там люди в форме с собакой вдоль вагонов ходили.
Такое краткое и внятное описание украинской таможни одновременно и позабавило, и успокоило меня. Сон уже выветрился из моей головы.
— К вечеру будем в Киеве, — прошептал я Гуле. — Забросим вещи ко мне… к нам домой и пойдем куда-нибудь в кафе. Надо будет только у «бухгалтерши» Гали половину сэкономленных баксов попросить…
— А что потом? — спросила она.
— Потом будем жить, нормально жить. Она улыбнулась.
— Давай еще полежим, — предложила Гуля. Мы устроились вдвоем на нижней полке. Я лежал под стенкой, она — с краю. Но лежали мы лицом друг к другу. Я обнимал ее правой рукой, она меня — левой. Поезд покачивал нас и мы, словно играя, целовали друг друга.
— У меня с собой диплом, — вдруг прошептала Гуля. — Я смогу работать врачом… Хорошо? Я удивленно посмотрел на нее.