Протиснувшись между двумя лотками, я перешел на противоположную сторону. Метров через пятьдесят решил перейти обратно; колени согнуты, голова опущена. Я умело влезал в малейшую открывающуюся в толпе брешь и довольно быстро шагал к крутому повороту, за которым снова начиналась Кенсингтон-Черч-стрит. Там я влился в более мирный поток любителей антиквариата. Да, планы рухнули: я очутился совершенно не там, где рассчитывал — домой придется возвращаться кружным путем, зато после всех этих маневров никто на свете не сможет распутать мои следы.
Именно поэтому я испытал сильное потрясение, когда, сев в метро на Хай-стрит Кенсингтон, увидел за барьером знакомую сутулую фигуру в черном пальто. Поезд стоял, дожидаясь сигнала к отправлению или другого более таинственного предзнаменования из диспетчерского центра лондонского метрополитена. Зажатый между пассажирами с ароматными подмышками, я мог лишь смотреть и ждать. Цукер прошел мимо без всякой видимой спешки, даже не взглянул в мою сторону. А затем, так же как на улице, резко поднял голову и посмотрел сначала налево, потом направо и, когда двери с шипением закрылись, на меня.
Наши взгляды встретились. Вероятно, Цукера душили злость, досада и разочарование, но уродливое лицо этих эмоций не выражало. Он просто улыбнулся, обнажив зубы, среди которых было слишком много клыков. Моя улыбка получилась насмешливой, но тут двери неожиданно открылись, и насмехаться сразу расхотелось.
Цукер сделал шаг в мою сторону, а второй не успел, потому что ужас и отчаяние неожиданно придали мне сил, и, схватив за плечи стоящего рядом парня — судя по великолепному костюму, франта из Сити, — я вытолкнул его из поезда. Молодой щеголь налетел на Цукера, который сначала посторонился, а когда парень начал молотить руками, без малейшего труда отпихнул его в сторону. Потасовка длилась не более секунды, затем юный денди полетел в грязь, a loup-garou как ни в чем не бывало двинулся дальше.
Но та секунда дорого ему стоила, потому как двери захлопнулись прямо перед носом Цукера, и поезд тронулся. Еще через секунду арка туннеля накрыла станцию волшебным плащом, и она исчезла из виду.
* * *
Я был и охотником, и добычей, а еще упускал нечто важное. Если эти парни — католики, готов съесть вистл и собственной задницей сыграть «Аллилуйя!». Честно говоря, нескончаемые загадки-непонятки начинали действовать на нервы.
К тому же нервировала утомительная поездка на метро: сперва по Кольцевой линии, затем по линии Пикадилли. До самой Тернпайк-лейн пришлось стоять, так что я смертельно устал, а в ушах появился зудящий жар, который у меня ассоциируется с простудой. Левое плечо тоже болело, поэтому я всю дорогу цеплялся за поручень правой рукой, и на Каледониан-роуд ее начало сводить. Господи, да я настоящая развалина! Нужно срочно закрыться в темной прохладной комнате, упасть на кровать и ждать, когда организм простит мне стресс и муки последней пары дней.
Вместо этого по программе шел ужин в компании Джулиет, а потом чай с кексами в компании Рози Крейц. Ни к тому, ни к другому душа не лежала.
Впрочем, мои переживания оказались напрасными, потому как вечер сложился совершенно иначе. Пен я дома не застал, чему вряд ли стоило удивляться: по всей вероятности, моя подруга где-то развлекалась. Я принял душ, чтобы избавиться от пота и боли, а потом долго подбирал одежду для встречи с самой обворожительной посланницей ада в городе. В итоге остановился на черных брюках-карго и простой белой рубашке с галстуком цвета бургунди. Ах да, еще и повязку на плече сменил, потому что старая промокла насквозь и начала протекать, а гнойно-желтый и бургунди — не самое выигрышное сочетание.
Потом вдруг вспомнился недавний телефонный звонок, и я решил просмотреть сообщения. Эсэмэсок не пришло, зато пропущенный вызов оказался с сотового Пен. Я позвонил и, не дождавшись ответа, оставил сообщение, мол, это Феликс, в ближайший час я на связи. Сотовый завибрировал буквально секунд через десять.
— Фикс, это я! — Судя по голосу, Пен была на волосок от истерики. — Я в Стенджере. Срочно приезжай… Это Рафи, Фикс, настоящий Рафи!
— Что с ним случилось? — спросил я, чувствуя, как душа стремительно уходит в пятки.
— Ничего! — ответила Пен. — Абсолютно ничего! — тут она не выдержала и, всхлипывая, несколько минут не могла вымолвить ни слова.
Рафи долго рыдал, и, глядя на него, я умирал от жалости, но когда он успокоился, стало по-настоящему страшно: точно такие же лица бывают у страдающих военным неврозом.
— Два года! Два чертовых года! Это… это уже не смешно! — Дитко покачал головой, снова натыкаясь на каменную стену непонимания: его разум отказывался это усваивать.
Пен сидела рядом на линялом диванчике, льнула к нему, обнимала, цеплялась, словно Рафи был спасательным жилетом, а она тонула в бурном море. Бедняжка тоже рыдала и между душераздирающими всхлипами, как заклинание, повторяла его имя. Во взгляде Дитко, брошенном поверх головы Пен, читались мольба и немой ужас.
— Такое ощущение, что я просто заснул, а потом проснулся, — пробормотал он. — Мы жили в жутком клоповнике на Севен-систерз-роуд. Фикс, ты тоже там был и говорил со мной, и почему-то я… Я вроде бы лежал, а ты смотрел на меня сверху вниз. А потом глаза закрылись, и мне… мне приснились страшные сны. Ну, знаешь, в кино после таких главные герои просыпаются в холодном поту, а вот я, как ни старался, проснуться не мог… — Тут Рафи неожиданно вспомнил что-то еще. — Джинни… Джинни все это видела? Где она? Ждет на улице?
— Ты о той девушке? — осторожно спросил я, и Дитко кивнул.
В памяти всплыла истощенная особа с выжженными пероксидом волосами, которая помогала мне всю ночь, бросая брикеты льда (мы бегали за ними в соседний магазин) в ванну, где сидел Рафи, чтобы охлаждающая его тело вода не закипела. Дитко не ошибся: ночь действительно напоминала кошмарный сон, а эфемерная девица — существо, исчезающее с первыми лучами солнца. Я никогда ее больше не видел и, поскольку в договоре аренды стояло только имя Рафи, не знал, где искать.
— К сожалению, мы с ней не общаемся. — Я подобрал самый обтекаемый ответ: и правду сказал, и не расстроил друга намеками на то, что любимая давно сбежала.
Однако Рафи великолепно умел читать между строк, а прожив два года в роли марионетки Асмодея, слегка подрастерял способность притворяться и скрывать эмоции. В его глазах читалась такая боль, что я поспешно отвернулся.
Как хорошо, что беседа проходила не в палате! Несмотря на жуткие последствия субботней потасовки, доктор Уэбб разрешил воспользоваться процедурным кабинетом при условии, что рядом с Рафи будет медбрат, и до самого конца свидания нас всех запрут снаружи. Медбрат — начисто лишенный чувства юмора валлиец по имени Кеннет, размером и весом напоминавший бульдозер, — стоял в углу и смотрел «Улицу Коронации» по настенному телевизору. Он даже звук убрал, и по меркам больницы обстановка получилась почти приватная.
— В меня вселился демон, — проговорил Рафи таким тоном, будто, примерив этот факт, обнаружил, что он совершенно не подходит ему по размеру. — Асмодей поработил меня. Жил в моем теле.