Пешеходный мост подрагивает под моими ногами. На том берегу стоит несколько рыбаков. Другие, с удочками в руках, идут мне навстречу. Уже возвращаются с рыбалки.
– Ну как, ловится? – спрашиваю одного из них.
Вместо ответа он поднимает полупрозрачный кулек. В нем – несколько рыбок размером чуть больше ладони.
– Маловато, – вырывается у меня.
Я еще успеваю заметить ехидную улыбку рыбака, прежде чем он исчезает за моей спиной.
Давида Исааковича я встречаю возле землянки. Голова мокрая. Он только что окунулся в Днепр и теперь обтирается старым вафельным полотенцем.
– Надо же быть чистым, – говорит он, пристально меня рассматривая.
Я сегодня действительно не такой. Не такой, как обычно. Выбрал все самое чистое. Нашел свой старый темно-синий костюм, купленный мамой для выпускного вечера. К моему удивлению, влез я в него без труда. Значит, с семнадцати лет я практически не вырос и не потолстел. Рубашку бежевую надел. Только вот галстука не хватает. Но галстуки я не люблю. Я и на выпускной пришел без галстука.
– Можно подумать, это ты разводишься! – На лице Давида Исааковича свеженькая бодрая улыбка.
– Меня заочно разводили, – говорю я. – Мне даже в ЗАГС идти не пришлось.
– Повезло, значит, – кивает он. – Ладно, покажи, что принес. А то, может, я зря себя отмывал и отдраивал?
Заходим в землянку. Там все еще тепло. Буржуйка горячая.
– Чего это вы отопление не выключили? – шутливо спрашиваю я.
– А мне ночью тепла не хватает. Днем хватает, а ночью, если не затоплю, мерзну.
Костюм Давиду Исааковичу нравится. Он ощупывает ткань, «прислушивается» подушечками пальцев. На лице – сосредоточенность. Потом разворачивает рубашку.
– Эт тоже ничего, – кивает он.
Туфли у него вызывают беспокойство. Он их крутит в руках, осматривает со всех сторон.
– А что, другого цвета не было?
– Были черные, но ваша жена решила эти купить. Эти дешевле были, на два рубля.
– Дешевле? Правильно решила. А носки?
– Носки? – переспрашиваю я.
– Ну да, носки! Туфли же на носки надевают!
«Прокол, – думаю я. – О носках никто и не вспомнил!»
– А что, у вас своих совсем нет?
– Одна пара зеленых шерстяных есть, но таких, чтобы чистые и целые…
Он заглядывает за свое лежбище, наклоняется, поднимает шинель, одеяло, изучает щель между лежбищем и стенкой. Наконец вытаскивает оттуда тряпки и начинает их сортировать. Находит несколько одиноких, непарных носков. Все с дырками на пятках.
– Видишь… – показывает мне одну из дырок. – Я всю жизнь неправильно ходил. У тех, кто правильно ходит, дырки впереди, там, где большой палец, а у меня всегда на пятках!
Я раскладываю найденные носки на его кровати. Изучаю их внимательно. Откладываю один черный и один темно-синий в сторону. Эти по цвету вроде более или менее сочетаются.
– А нитки и иголки у вас есть? – спрашиваю.
– Конечно.
Он находит старую жестянку из-под монпансье. За несколько минут я зашиваю черной ниткой обе дырки и протягиваю носки старику.
– Молодец, – хвалит меня Давид Исаакович. – Мне только чтобы ниткой в ушко иголки попасть, минут пять надо! А ты вон как быстро управился!
Проходит еще пять минут, и передо мной стоит совсем другой Давид Исаакович. Точнее, стоит правильный Давид Исаакович, потому что прежнего, оборванного и нечесаного, называть по имени-отчеству, да еще и по такому библейскому имени-отчеству, было странновато. Хотя все же называл. Я просто не мог представить себе, что старик так преобразится в нормальной одежде. Костюм на нем сидит гладко. У Мириной мамы отличная интуиция. И рубашка впору. И галстук. Он стоит пока в носках, сосредоточенно глядя на коричневые туфли, стоящие тут же рядом, на полу.
– Ну как? – спрашивает.
– Отлично!
Коричневые туфли, конечно, к серому костюму не подходят. Но это, что называется, деталь. А общая картина вполне удовлетворительна.
Он присаживается на кровать, наклоняется и надевает туфли.
– Жмут, проклятые! – жалуется он.
– Новые всегда жмут. Разносятся! – успокаиваю я его.
Мы поднимаемся на мост. Ветер еще не нагрелся и все еще дует довольно сильно.
Посередине моста старик вдруг останавливается.
– Давид Исаакович?
– Я туда не пойду, – негромко говорит он, глядя на приблизившийся правый берег Днепра.
– Но вы ведь обещали, да и жена ваша нас ждет! – Я смотрю на свои «новые» часы и понимаю, что к десяти мы уже никак не успеем. – Мы уже опоздали!
Мост дрожит. Ветер ерошит седые волосы старика. На его лице – испуг. И стоит он как-то неуверенно. Правая рука ищет, за что схватиться. Опускается на перила.
– Давид Исаакович, мы же вам все купили. И костюм, и туфли! Пойдемте!
– А костюм точно купили или напрокат взяли? – вдруг спрашивает он, и его зрачки впиваются в меня, как два хорошо заточенных карандаша.
– Точно купили! У меня тут где-то и товарный чек из магазина есть… – я киваю на пустую сумку, болтающуюся на моем плече.
Наконец старик успокаивается. Делает несколько осторожных шагов, потом уже увереннее шагает рядом.
«Надо его заговорить, – думаю я. – А то он еще учудит что-нибудь!»
– Давид Исаакович, – я на ходу поворачиваюсь к нему. – Вы скажите жене, что развод надо отметить! В ресторане. Тогда сможем с отцом Василием вместе посидеть и снова ваш костюм пригодится.
– Отметить? – размышляет он вслух. – Это мысль! Я же в ресторане давно не был!
К ЗАГСу мы подходим без четверти одиннадцать. Мама Миры, увидев нас, срывается с места и спешит навстречу.
– Где же вы были! Я уже два раза договаривалась, чтобы нас без очереди пропустили.
Она оборачивается к ЗАГСу и показывает рукой на очередь, в которой стоят в основном молодые пары. Очередь небольшая, человек двадцать.
– Кто последний? – весело спрашивает Давид Исаакович.
Высокий парень, одетый в джинсовый костюм, поднимает руку.
– Ты что, Давид! – Мирина мама всплескивает руками. – Мы же без очереди! Ты же ветеран войны! Вы же нас пропустите? – Это она уже обращается к очереди.
Очередь кивает. Все-таки хорошо, что пожилых в нашей стране так уважают!
Мирина мама уводит старика внутрь, а я остаюсь на улице и внимательно рассматриваю молодых разводящихся женщин. В голове одна мысль: «Вот сейчас все эти красавицы и простушки выйдут из дверей ЗАГСа свободными. Выбирай и уводи!»