Взгляд мой уходит под потолок. Останавливается на едва заметном белом, под цвет потолка, динамике в верхнем углу слева от двери. Проверяю остальные углы – там тоже скрытые динамики. Крики чаек «а-ля квадро»! Чудесно! Единение природы и акустики. А Майя спит. Нет, она, конечно, все слышит. Ей эта музыка доставляется прямо в сон, в котором она, должно быть, лежит в солярии отдельного кабинета ресторана «Метрополь». Лежит, ощущая искусственное солнце каждой клеточкой своей обнаженной кожи. А рядом сидит кто-то одетый, наслаждаясь ее наслаждением, заглядывая в сладкую, яркую пасть солярия, как в огромный гриль, на котором покрывается аппетитной корочкой долгожданный кусочек мяса.
Я ощущаю приближение приступа человеколюбия и демократии. Не дай боже, она увидит меня таким! Тогда я пропал!
Быстро выхожу в соседнюю комнату. Помощник опять вскакивает с кресла. Я успокаиваю его жестом. Ладонью приветливо приказываю сидеть. Потом прошу сделать мне чаю.
Здесь тоже кричат чайки: те же белые потолочные динамики.
Он замечает мой взгляд и осторожно шепчет: «Может, чуть громче?»
Я отрицательно мотаю головой. В ответ он кивает. И выходит. Только когда он выходит, я понимаю, что он довольно тепло и по-домашнему одет. Он здесь больше дома, чем я. Почему? Да потому, что я стою голый, а на нем мешковатые черные брюки и темно-синий свитер. Тоже мешковатый. Вот именно эта самая мешковатость и делает его таким домашним. Жаль, не заметил, что у него на ногах.
Мой взгляд уходит под потолок, в другой угол. И я вижу уставившуюся на меня камеру видеонаблюдения. Интересно, на какую часть моего тела смотрит сейчас охрана? Или, возможно, вообще никто ни на что не смотрит?
Нет, надо что-то накинуть. Странно, но самым удобным из моих халатов оказался халат, полученный в подарок от российского президента на 400-летие Дома Романовых. Я заглядываю в спальню, бросаю взгляд на сладко спящую Майю, набрасываю халат и возвращаюсь в соседнюю комнату, где помощник уже подставил к журнальному столику второе кресло, размешал сахар в моем хрустальном граненом стакане и услужливо поставил рядом бутылку «Аберлора», ведерко со льдом и широкий низкий стакан для виски.
Киев. 14 апреля 1992 года. Вечер.
Кажется, я разбираюсь в людях. Раньше я в себе этого качества не замечал, но тот факт, что мой план сработал на все сто, заставил меня задуматься о своих способностях.
Да, мы вызвали «скорую». Буквально через пятнадцать минут в дверь позвонили. Я встретил на пороге и провел в комнату молодую женщину-врача и санитара.
– Вы больной? – спросила женщина у отца Василия.
Батюшке стало неудобно, и он посмотрел на меня.
– Он умер, – принялся я объяснять, но прошло еще минуты три, прежде чем женщина-врач и санитар стали что-то понимать.
Больше всего я боялся женщины. Уж очень вид у нее был благополучный. Глаза подкрашены, ногти наманикюрены, ресницы удлинены. Одним словом, крашеная блондинка – самое капризное существо из всех возможных. По крайней мере, я так думал до этого момента.
Но я оказался не прав. Уже через пять минут они не отказались от кофе с коньячком. Сумма в двадцать тысяч купоно-карбованцев их вполне устраивала.
– Откуда везти? – уточнил санитар.
– С Берковцов на Труханов. Но там от моста еще метров четыреста, – пояснил я.
Санитар переглянулся с женщиной.
– Я спущусь на минутку, переговорю с Петром!
Я понял, что Петр – это водитель, то есть главное лицо во всем этом деле.
Санитара не было минут пять, но когда он вернулся, по его виду стало понятно: надо спешить!
И мы поехали.
Пьяный Сева обнаружился быстро. Он сидел под навесом на одном из готовых памятников.
– А! Вы за евреем? – закивал он, узнав меня. – Забирайте его!
Забрать кусок гранита с лицом Давида Исааковича оказалось не так легко. Впятером мы погрузили его на одолженную тут же тачку, докатили, придерживая с двух сторон, до «рафика».
На город сыпался мокрый снег, так что ехали мы до моста долго. А возле моста водитель потребовал доплаты. Мы подняли сумму до тридцати тысяч, и «скорая помощь» поползла на мост.
Самое интересное, что снег не падал на Труханов. Там вообще снег лежал только под деревьями. Так что водитель, возле которого я присел, чтобы показывать дорогу, ни разу не возмутился. «Рафик» съехал с асфальта на аллею, идущую вправо параллельно берегу, и так мы доехали почти до самой могилки. Оставалось метров сто. Из этих ста водитель проехал треть, прежде чем упереться рогом и сказать, что дальше он ни на метр!
Выгрузив памятник из «скорой», мы вчетвером откантовали его к могилке. Только женщина осталась сидеть в микроавтобусе с задумчивым выражением лица. Санитар, да и сам водитель старательно помогали нам с отцом Василием.
– Назад не подвезти? – спросил санитар, когда памятник замер в изголовье могильного холмика.
– Нет, – ответил батюшка. – Мы посидим чуток.
Забрав тридцать тысяч купоно-карбованцев, водитель и санитар побрели в сумерках к светящемуся изнутри микроавтобусу «скорой».
А мы, постояв возле только что поставленного, вдавленного в мягкую податливую весеннюю землю памятника, побрели по размокшей тропинке в сторону моста.
– Надо будет наведываться сюда, – произнес на ходу отец Василий. – А ближе к лету укрепим его. Надо только узнать: как? Может, цементом?
Он оглянулся на меня. Но мои познания в строительном деле ограничивались двумя видами кирпичей: силикатным и огнеупорным. При этом я не был на сто процентов уверен, что силикатный кирпич не может одновременно быть огнеупорным.
Киев. Борисполь. Ноябрь 2004 года.
Еще утром из гостиницы я позвонил Нилочке и предупредил, что прилетаю. Попросил машину и в двух словах сообщил ей наши печальные новости. Голос ее сразу дрогнул, и я тут же попрощался, даже не поинтересовавшись, как обстоят дела в родном министерстве.
В бизнес-классе мы со Светланой сидели вдвоем. Больше никого. Она по одну сторону прохода, я рядом, только по другую сторону. Это был самый грустный бизнес-класс в моей жизни. Мне не хотелось ни пить, ни есть. Я посматривал на неподвижно сидевшую жену и не знал, что ей сказать. А поговорить с ней хотелось.
Молоденькая стюардесса то и дело подходила к нам, что-то предлагала, кидала на соседние кресла темно-синие пледы и маленькие подушечки. Она была одна на нас двоих. Ей было скучно. А может, она искренне, как могла, старалась сделать наш полет приятным и запоминающимся. Что ж, он в любом случае запомнится.
Я дотянулся до руки Светланы, прикрыл ее своей ладонью. Она посмотрела на меня. Кивнула.