«Все будет хорошо», – подумал я и тут же засомневался в своей правоте.
Может, и будет. Но это «хорошо» даже в самом лучшем его варианте окажется по-житейски плоским. Его нельзя сравнивать с другим «хорошо», с тем «хорошо», когда в квартире шумно из-за детских голосов, когда вместо тишины рядом поселяется веселый гомон семейной суеты.
Спустившись по трапу, мы попали под киевскую осеннюю изморось. Уже подъехал автобус. Пассажиры устремились в его открытые двери. Тут же, рядом с трапом, затормозил черный «мерседес». Я оглянулся. Человек, за которым прислали «мерседес» прямо на летное поле, должен был тоже лететь в бизнес-классе. Но кроме нас там никого не было. И микроавтобус с табличкой «VIP», который должен был забрать нас отсюда, опаздывал.
Я растерялся. Я смотрел по сторонам. Думал, кого бы спросить.
Но в этот момент дверца «мерседеса» открылась, вышел шофер, одетый даже для этой машины слишком элегантно. Посмотрел в нашу сторону. Подошел.
– Сергей Павлович, садитесь! – твердо, даже настойчиво произнес он.
– А? – вырвалось у меня. Удивление обогнало возникший в голове вопрос. – А где мой шофер?
– У вас теперь другая машина и другой шофер! – сказал мужчина и открыл заднюю дверцу, предлагая Светлане сесть первой.
Потом открыл переднюю дверцу для меня.
Мы подождали еще несколько минут, пока багаж – наши два чемодана и портплед – не перекочевал с ленты багажного транспортера в багажник машины.
Аэропорт остался позади.
– Все вам искренне сочувствуют, – мягким голосом вдруг проговорил шофер. – У меня для вас письмо, вот, возьмите!
Он, не отрывая взгляда от дороги, протянул мне длинный конверт.
Из конверта я первым делом вытащил визитку Догмазова. На ней появилось какое-то новое звание. Теперь он, вдобавок ко всем своим регалиям, стал еще и почетным профессором Киево-Могилянской академии и сопредседателем Комитета по государственным премиям в области градостроительства.
Письмо же оказалось всего лишь запиской. Четыре предложения.
«Примите наши искренние соболезнования. Я думаю, что теперь вам в самый раз поменять сферу деятельности. Кабинет ваш уже готов, и Виктор Андреевич его вам сразу покажет». Подпись Догмазова, лихо закрученная, в чем-то императорская, стояла в самом низу стандартного листа.
Пальцы мои вдруг ощутили необычность этой бумаги. Я присмотрелся, потом поднял ее на уровень глаз и в рассеянном свете встречных машин увидел водяные знаки – равномерно разбросанные государственные тризубы.
– Виктор Андреевич – это вы? – уточнил я у водителя.
Тот кивнул.
– Я вас завезу домой, помогу занести вещи. А потом подожду в машине. Меня попросили показать вам кабинет уже сегодня.
Я кивнул. Мне действительно хотелось отвлечься. Хотелось нырнуть во что-то глубокое и непрозрачное, чтобы никто меня не видел, не знал и ни о чем не спрашивал! Конечно, рассчитывать на исполнение этих желаний на новом рабочем месте было бы глупо. Но в любом случае я там буду человеком новым, и, как к новому человеку, ко мне будут относиться поначалу с осторожностью и опаской, будут присматриваться. А я тем временем отдохну душой, попробую прийти в себя, найти тот рабочий ритм, который унесет меня дальше по жизни, как скорый поезд. И чем меньше будет времени «выглядывать в окно», тем лучше.
Крым. Форос. Госдача. 1 января 2016 года. Вечер.
Если мой год пройдет так же легко и спокойно, как этот первый день года, я буду счастлив. Обед за большим овальным столом из орехового дерева. Коля Львович, крымский губернатор с женой, Майя в вечернем платье с декольте, открывающим удивительно упругую, словно надутую грудь. Стол рассчитан на двенадцать персон, но где взять столько достойных доверия и дружбы людей? Я бы посадил за этот стол Светлова. И еще, может быть, того врача, который успел прошептать мне о своих подозрениях относительно сердечного стимулятора. Можно было бы «вынуть» из-за стола Львовича и посадить его за журнальный. Но тут я могу и ошибиться. Он же здесь, со мной. Он со мной вошел в этот год, значит, и провести его собирается со мной. Вот только запеченная индюшка кажется великоватой для нас четверых. Конечно, можно недоеденное отослать на кухню обслуге. И помощника накормить можно. Утром мы с ним славно попили чаю. Я так обмяк и проникся его банальными мыслями и проблемами, что чуть не спросил, как его зовут. Хорошо, что не спросил. Иначе это было бы началом конца. Его конца, разумеется.
– Шампанское из Массандры, – кивает на большую бутылку губернатор Зельман. – Лучшее. Такое подавалось царям!
– Тогда открывай! – киваю ему я.
Львович бросает взгляд на старшего официанта, и, пока Зельман возится с бутылкой шампанского, вокруг стола возникает движение, своеобразный танец-хоровод молоденьких официанточек в мини-юбках и белых фартучках, расставляющих перед нами закуски. Сверху льется негромкая романтическая музыка, а за ней следом и знакомый бархатный голос. Старинный русский романс «Отвори потихоньку калитку» звучит как нельзя кстати. Я пытаюсь вспомнить имя певицы, но моя память сегодня удивительно поверхностна. Я помню только вчерашний день. Все остальное укатано асфальтом какой-то особой, тяжелой усталости.
– Кто это поет? – Я упираюсь вопросительным взглядом в Львовича.
– Руслана.
– А! – Я киваю. – Хорошо поет!
– Может, погромче? – услужливо спрашивает старший официант.
Я останавливаю его движением указательного пальца. Жест этот с детства означает: «Ни-ни!
Официант кивает.
А царское шампанское уже искрится в высоких хрустальных бокалах-трубочках.
Когда мы поднимаем бокалы, у Львовича из груди доносится негромкая электронная мелодия мобильника. Он едва сдерживает спокойное выражение лица и, не обращая внимания на звонок, приподнимается и чокается с нами. Потом не спеша пьет шампанское. И только поставив пустой бокал на стол, достает телефон. Я слежу за его сосредоточенным лицом. В глазах прочитывается беспокойство. Он что-то шепчет в трубку. Дает отбой. И начинает нервно есть заливную осетрину. На меня не смотрит. Значит, что-то не в порядке. Ладно, думаю я, все плохие новости у нас обычно подают на десерт!
Майя заинтересовалась запеченными в соусе карри рябчиками. Я одобряю ее выбор. Я тоже хочу рябчиков. И еще шампанского. У меня плохие предчувствия. Их нужно смывать, чтобы они опускались поглубже. Этому празднику никто не должен помешать! Show must go on! Пусть даже такое маленькое, домашнее шоу.
Мы намазываем ломти индюшки клюквенным желе, а Львович становится все напряженнее и напряженнее. То и дело смотрит на часы.
– Ты куда-то спешишь? – спрашиваю я его.
– Нет-нет! – поспешно отвечает он. – Просто нас ждет еще один праздничный сюрприз! Через двенадцать минут…