Помощник настоятеля перебил:
— Но это очень напоминает коммунистическое общество. Вы наверняка случайно забрели в красный Китай.
Херцог улыбнулся:
— В первый момент и я так подумал. Но потом вспомнил, что китаец упомянул Дао, и взглянул вниз, в долину. Идеальные террасы рисовых полей и восхитительная атмосфера покоя доказывали, что этого места никогда не касалась отрава культурной революции, что оно было древнее и мудрее любого из идеологов марксизма или приверженцев председателя Мао. И все же это было не то, что я искал. Если, конечно, китаец по скромности не утаил тот факт, что в стенах «дома Мудрости», как он выразился, тайно пытались влиять на мировые события с помощью телепатии и древних приемов тантрической йоги. Не желая никоим образом задеть этого человека, я спросил: чего они хотят от внешнего мира? Намерена ли община передать свои знания другим народам? Покидал ли он мысленно пределы долины, чтобы общаться с чужеземными людьми? Ответ его был прям и прост. «Вы, кажется, не так нас понимаете. Мы не стремимся никого учить. Мы рады гостям и не скрываем своей жизни от них, но даже не помышляем о том, чтобы убедить кого-то в преимуществе нашего бытия. Однако я понимаю, о чем вы говорите. Здесь, в долине, мы накопили много знаний. Нам известно, что существуют древние искусства, открывающие человечеству доступ к нематериальным уровням нашего мира, позволяющие дотянуться до умов людей и внушать им свою волю. Причем внушение должно осуществляться с помощью символов, а не словесно, иначе сигналы будут распознаны только теми, кто говорит на вашем языке. К тому же символы обладают большей силой. Однако присяга нашего ордена запрещает такие практики, поскольку они противоречат Дао. Ведь люди не могут жить счастливо, если они все делают по нашим командам и не в состоянии самостоятельно выбирать образ действий. Мы устремляем наши энергии к более глубокому изучению Дао. А поскольку Дао отступает от тебя, если ты стремишься к нему, и идет к тебе, когда ты отступаешь от него, мы не стараемся его искать. Мы просто трудимся и живем рядом с ним. Сосредоточиваемся на том, чтобы следовать его законам. И если мы преуспеем, сознание нашего счастья снизойдет отсюда в другие долины, расположенные ниже, накопит силы и, став могучей рекой, прольется на нижние земли. Оно превратится в саму Брахмапутру, и его разлив напоит всю Индию, весь мир… Дао учит нас: даже если ты просто сидишь в безмолвии в тихой комнате, ты будешь услышан за тысячи миль».
Херцог умолк. На лице вновь засияла улыбка, заблистал мечтательный взгляд. Возможно, он забыл об ужасе своего положения, подумал помощник настоятеля. Резкие перемены настроения белого человека казались ему необъяснимыми, даже учитывая опиум. Но лама желал знать больше.
— Вы верили этому человеку, когда слушали его? Согласны ли вы с тем, что можно вершить добро бездействием?
С потрескавшихся губ Херцога слетел едва слышный смех.
— Нет… Цель похвальная, но я по сей день не верю, что ее можно достичь таким способом. Если вы в монастыре Литанг, за каких-то сто миль оттуда, ничего не знали об этом месте и этом учении, вряд ли в Индии, не говоря уж о Нью-Йорке или Лондоне, слышали об этой идиллической коммуне. А если и слышали, то потребовалась бы вечность, чтобы привить миру их образ жизни. У людей есть собственные жизненные программы.
Херцог закашлялся, а потом поднял взгляд на монаха, уже без улыбки.
— Я знаю, как до меня знал Кениг, что лишь активное вмешательство в жизнь и искусное использование утраченных арийских знаний, скрытых в царстве Шангри-Ла, способны изменить человечество к лучшему и поднять на более высокий эволюционный уровень. По воле случая я забрел в долину монахов-затворников, сторонником квиетизма [50] и учения Дао. Их коммуна, удивительная и прекрасная, была совсем не тем, что я искал, и я прямо заявил об этом китайцу: «Я очень благодарен случаю, позволившему мне узнать о вашей прекрасной долине, но я ищу царство Шангри-Ла. Не могли бы вы помочь мне? Указать путь или проводить туда?» Впервые с момента нашей встречи я увидел грусть на лице китайца. «Да. Если вы настаиваете, мы можем указать вам путь. Но мы советуем вам остаться у нас. Здесь, в долине, вы будете счастливы, и вашему примеру последуют другие. Шангри-Ла — недоброе место. Они следуют иным путем, отличным от нашего. Они стремятся просвещать человечество не примером, но с помощью силы и колдовства. Они используют любые методы, даже вовлекают силы, неподвластные им. Останьтесь с нами. Здесь благое место». Он был хороший человек, и меня огорчало собственное упорство, но я не мог отказаться от мирской жизни и заняться сельским хозяйством вместе с этими людьми, непостижимыми, как сама долина. А что касается его отношения к Шангри-Ла — чего еще можно было ожидать от стареющего монаха, избегающего столкновений с миром? «Буду очень признателен за помощь», — ответил я ему. «Хорошо. Но позвольте предостеречь вас: обратного пути не будет, потому что нарисовать карту мы не можем. Не можем и объяснить, как вернуться сюда. Маршрут, по которому мы пришли, недоступен для чужаков, а за пределы долины наш караван уходит раз в десять лет. Если бы вы не нуждались в помощи, мы бы не стали утруждать себя. Возможно даже, сделали бы так, чтоб вы нас не увидели». Тут мне стало не по себе, и я спросил: «Как же мне вернуться из Шангри-Ла? Ведь можно просто идти назад, по своим следам». Китаец улыбнулся и сказал, что у меня ничего не получится. «Но почему?» Потому что тем путем можно пройти только в одном направлении. «Как же так?» — спросил я. «Если вы готовы, пойдемте. Я покажу вам». Мы встали, чтобы отправиться в путь, и я почти сразу ощутил, что странное чувство сожаления покидает меня. Передо мной открывался путь в Шангри-Ла! Вот-вот я дойду до цели, к которой стремился всю жизнь. «Куда мы направимся?» — спросил я, когда мы забрались в маленькую двуколку, запряженную молодым яком. «Туда. — Китаец показал в сторону темных скал в конце долины. — Наверх». Я поднял голову: вершины гор прятались в дымке. Очевидно, он указывал на потайной вход в пещеру, подумалось мне; пещеру, которая обернется темным туннелем и выведет меня в царство Шангри-Ла. Но что же это за путь, если пройти его можно лишь в один конец? Отчего-то я решил, что речь идет о бурной подземной реке, ведь двигаться по ней можно лишь по течению.
Помощник настоятеля вновь взял в руки карту и принялся искать на ней долину правильных пропорций, одним концом упиравшуюся в высокие скалы. А Херцог между тем продолжал рассказ о своем путешествии:
— Наша повозка с грохотом двигалась вперед и очень скоро миновала зеленые луга и влажные рисовые поля в верхнем конце долины. Где бы мы ни проезжали, повсюду люди прерывали работу, чтобы помахать нам или поприветствовать китайца. Несколько раз мы останавливались, чтобы взять у них свежие фрукты, а китаец приветливо беседовал с жителями долины. Дорога оборвалась у подножия огромных скал, что вздымались к небесам. В молодости я был опытным скалолазом — одного взгляда мне хватило, чтобы понять: взобраться на них невозможно. С там же успехом можно было штурмовать вертикальный срез черного льда. Я повернулся к китайцу и спросил, где же вход. «Погодите немного. Я не бывал здесь шестьдесят лет». Китаец принялся медленно-медленно вышагивать взад-вперед, будто пытался сосредоточиться. Я понял, что он медитирует, поскольку его глаза сфокусировались на точке приблизительно в ярде от лица, которое стало отрешенным. Он погрузился в глубокий транс. Неожиданно старик остановился и протянул перед собой руки, как будто собирался поймать воображаемую бабочку. «Здесь!» Совершенно сбитый с толку, я подошел к нему и с удивлением увидел, что он держит в руке шелковую нить — тончайшую, почти незаметную. Мне удалось разглядеть, что нить поднималась к небу, однако футов через шесть терялась из виду наверху. И все же что-то подсказывало мне, что она опущена с вершины темной скалы, где закреплена на высоте нескольких тысяч футов. Китаец аккуратно и уверенно потянул за нить. На секунду я увидел мысленным взором звонаря из деревенской церкви недалеко от дома моих родителей в Пампасе. Я молчал, не зная, что сказать, а глаза ушедшего в себя китайца были закрыты. Вдруг над его рукой появилась нитяная петля. Кто-то или что-то разматывало и спускало с небес вниз шелковую нить. В замешательстве я наблюдал, как виток за витком едва заметная нить ложилась кольцами на земле перед нами. Так она ниспадала до тех пор, пока земля у наших ног не покрылась тончайшей паутиной. Минут через пять шелковая нить сменилась шелковым шнуром. Лама кивнул и, как только шнур сложился на земле парой витков, дважды потянул за него. Тотчас же движение замерло, шелковый шнур повис в воздухе. «Поднимите, пожалуйста, руки», — попросил меня китаец. Я позволил ему обмотать себя шнуром под мышками и закрепить узлом за спиной. «А он крепкий?» — со страхом спросил я, поскольку шнур был на вид очень тонким и даже представить было трудно, каким образом он сможет выдержать мой вес. «Да». И сразу же, не говоря больше ни слова, он потянулся вверх и дважды сильно дернул шнур над моей головой. Через секунду я почувствовал, как шнур под мышками натянулся. Мои ноги оторвались от земли. Через десять секунд китаец внизу стал размером с крохотную куклу — я увидел, как он повернулся и зашагал обратно к двуколке. Чуть позже он пропал из вида. Меня поднимали все выше и выше. Я увидел под собой всю долину целиком и, к своему ужасу, припомнил рассказ Густава: он смутно помнил, как с тоской глядел со стен Шангри-Ла и ему чудилось, будто он слетает вниз в Изумрудную долину… Но менять что-то было уже поздно. Меня тянули все выше, я поднимался, как паук по нити, сквозь пелену тумана и облаков, несколько раз в опасной близости от скалистого края утеса, по временам зависая в прозрачном воздухе в десяти футах от него. Наконец, спустя шесть минут или чуть больше, мне удалось разглядеть конечную цель моего взлета. Прямо надо мной шнур проходил через блок на конце деревянной балки, выступавшей над кромкой обрыва. До блока оставалось не более двадцати футов, а поднимали меня быстро. Адреналин переполнял жилы: кто ждал меня наверху? Внезапно я очутился на вершине скалы перед мощной каменной зубчатой стеной с бойницами. К своему ужасу, я разглядел торчащие пики над каждым зубцом, а на них — гниющие человеческие головы. Охваченный животным страхом, я закричал и оттолкнулся ногами, словно пытался отправиться по воздуху обратно. Это было нелепо. На секунду мое тело качнулось в воздухе, как беспомощная муха, попавшаяся в паутину. За крепостной стеной я разглядел полосу каменистой земли, за ней — черные стены ламаистского монастыря, из центра которого поднималась черная башня. Тут я понял, что стою там уже не один: рядом со мной появился мужчина восточного обличья лет пятидесяти пяти, облаченный в шелковое одеяние девятнадцатого века. Он протянул мне руку и проговорил по-английски с сильным акцентом: «Добро пожаловать в Шангри-Ла. Ламы ждут вас. Хватайтесь за руку». Выбора у меня не было. Хотя мое сердце едва не выскакивало из груди, я послушался и ухватился за предложенную руку. Через мгновение ноги ощутили под собой твердую землю — я стоял в проходе меж двух стен. Человек обратил внимание на мертвенную бледность моего лица и на то, что я продолжаю с ужасом смотреть на мертвые головы. Он махнул рукой. Его английский звучал немного нелепо, но абсолютно понятно. «Просим извинения за страшные фигуры. Необходимо пугать незваных гостей. Комнату вам приготовили в башне. Верю, вам будет удобно». Я решил, что лучше всего сейчас выказать силу духа и решительность. Его объяснение отвратительной выставки мертвых голов не было убедительным. Возможно, они действительно призваны пугать людей, но вот вопрос: кому эти головы принадлежали и почему жертвы так изуродованы? «Я хотел бы немедленно переговорить с вашим настоятелем», — объявил я. Восточный человек даже не улыбнулся. «Ступайте к башне. Ламы встретят вас там». Он указал на ступени, что вели к полосе скалистой почвы между стенами и монастырем. Я был растерян — с одной стороны жуткие предупреждения на пиках, с другой бездонная пропасть — и подчинился его требованию. Проходя мимо незнакомца, я заметил у него меч и подумал, что это не просто украшение. Вдвоем мы пересекли полосу невозделанной земли, приблизились к воротам монастыря, и мой спутник громко замолотил кулаком по дверям. Двери распахнулись, открыв взору мрачный внутренний двор и сторожа — коренастого шерпа. Кроме него, во дворе не было ни души. Я последовал за своим безмолвным проводником через арочный вход, вдоль нескольких каменных коридоров, через несколько внутренних двориков, и наконец мы дошли до башни. Широкий пролет ступеней резко заворачивал вдоль периметра стен башни, прерываясь площадками с выходящими на них дверями. Мы поднялись почти до самого верха — там мой провожатый открыл дверь и жестом предложил мне входить. «Пожалуйста. Умываться. Отдыхать». Что я мог сделать? Ничего. Бежать? Но куда? На стены? В одиночку по шелковому шнуру мне не спуститься, даже если никто не станет мешать. Мне было трудно представить, что я смогу проделать обратный путь без нормальной одежды и самого необходимого. Я глубоко вздохнул, пригнулся, переступил порог и очутился в тесной, как колодец, келье. Не успел я повернуться и спросить, когда ожидать настоятеля, как услышал грохот захлопнувшейся двери и звук поворачивающегося ключа. Я бросился назад, но было поздно: вниз по лестнице удалялись шаги. Кляня себя за недомыслие, я повернулся и оглядел комнату. Здесь были кровать, стул, стол, миска и кувшин с водой, окно — я метнулся к нему. Окно прикрывала кованая решетка. Я придвинул лицо к прутьям и обратил взор вниз, к монастырю. Келья оказалось даже выше, чем я предполагал. Моим глазам предстали крыши и дворик прямо под окном. Не тот, что располагался сразу за стенами, а внутренний двор храма. Прижав щеку к решетке, я увидел нечто такое, что кровь в моих жилах вдруг похолодела, как талая вода гималайских ледников. Группа шерпов усердно собирала хворост и стаскивала его к широкому основанию будущего, как я понял, костра. А верхушку этой кучи бревен и хвороста для розжига венчал самый страшный объект, какой мне когда-либо приходилось видеть, — деревянная клетка в рост человек. Судя по всему, эти приготовления продолжались около получаса — как раз с того момента, когда мой китайский друг из долины в первый раз потянул за удивительный шнур. Осознав, что происходит, я закричал от ужаса. Кажется, это были какие-то жалкие и бессильные слова: «Нет! Боже милостивый, нет!» — однако большую часть времени я просто выл от страха, как зверь…