– Ты что тут делаешь?
– Ну, я просто проходила мимо, услышала твой голос и зашла.
Катя повернулась и, глядя теперь на сестру через легкий прищур, процедила сквозь зубы:
– Ты позавидовала, что у меня будет портрет, а у тебя такого не будет, да?
– Нет, Катя. Я зашла, чтобы поздороваться и повеселиться вместе с тобой.
Вроде как это подействовало, девушка снова повернулась к зеркалу, но как только увидела в нем сестру, стоящую позади нее, опять рассердилась.
– Ты пришла забрать мой портрет, – процедила она как бы сама про себя, как будто сделала вывод.
– Брось, Катюша. Мне приятнее смотреть на тебя живую, чем на твой портрет.
– Живую? А я могу и тебя тоже убить.
– Можешь. Пойдем, я все же покатаю тебя на каталке. Поехали.
– На каталке?! – вдруг закричала, рассвирепев, Катя.
Она снова повернулась к сестре лицом: вся белая, губы почти посинели.
– Это тебя повезут на каталке за то, что ты хотела украсть мой портрет!
И в этот момент ярости она схватила стоявшую рядом табуретку и со всего размаха запустила ею в Люсю.
Люся едва успела отклониться. Табуретка стукнулась о стену за ней и развалилась на три части: один из обломков даже царапнул девушку по спине. Люся испугалась, но еще больше она беспокоилась за сестру, потому что понимала, что та готова натворить глупостей, но не могла найти в голове ни одной дельной мысли о том, как ее усмирить.
Оправляясь от шока, краем глаза девушка заметила, что сестра вовсе не успокоилась после выброса эмоций, а даже наоборот: рассвирепела от неудачи и потянулась за стулом, стоявшим чуть дальше, но тоже в пределах досягаемости. Люся огляделась по сторонам, пытаясь прикинуть, куда ей податься, чтобы увернуться от второго метательного снаряда, но тут услышала жуткий грохот.
Как в замедленной съемке – так ей казалось – Катя, неловко повернувшись, поскользнулась и, подхватив стул, начала сама падать назад. Откуда только взялась такая сила, но стул, зажатый в руке так сильно, что рука аж побелела, взметнулся вверх и угодил в зеркало. Зеркало со звоном раскололось на две части, которые естественно, полетели вниз. Но Катя начала падение раньше и была уже ниже. Как только девушка стукнулась головой о пол, два громадных осколка врезались ей в шею.
Люся онемела. Она стояла, зажав рот руками, широко открыв глаза. Сердце, казалось, стало очень большим и сдвинулось куда-то к горлу, но не билось. Оно тоже застыло в ужасе. Вокруг Кати, удивленно глядящей в потолок, быстро росла лужа крови.
Схватив не глядя со стола пакетик, Люся дрожащими руками налила в стакан воду, высыпала порошок, залпом выпила и выскочила из комнаты.
Скатившись по лестнице, она, наконец, вывалилась на улицу и широко раскрытым ртом глотнула холодный воздух. Рвота подступила к горлу сразу же. Ее рвало жестоко и долго. На земле около подъезда остались и только что выпитый порошок, и обед, и даже еще какая-то горькая жидкость.
* * *
Мокрое и теплое пространство кружилось и трогало Виктора своими липкими лапами. В общем-то, оно было, конечно же, черное, все сплошь черное, но он почему-то знал, что где-то у него есть начало, и знал где именно. Также он знал, где конец. И конец этот все время норовил, пробравшись по спине мужчины, залететь вперед. Это головокружение Цилицкому вконец надоело, и он открыл глаза.
Над головой висел потолок. Белый потолок той комнаты, куда недавно его переселили, а липкое пространство еще сочилось по спине, мягко толкаясь теплыми широкими лапами. Виктор закрыл глаза, и чернота снова заключила его в объятия и закружила в тошнотворном танце. Виктор открыл глаза.
В комнате было тихо и светло. Голову удалось повернуть с большим трудом, стол сбоку от кровати слегка качнулся, потом уравновесился и замер. Виктор приподнялся на локтях и осмотрел комнату по окружности.
С противоположной от стола стороны перед кроватью валялось нечто непотребное. Он еще выше приподнялся на локтях, на миг застыл, чтобы уравновесить в сознании положение предметов друг относительно друга, и всмотрелся.
– Мать твою!
Он не узнал свой голос. Во-первых, он не привык слышать его как бы звучащим снаружи, во-вторых, он не был готов его услышать, потому что голос прозвучал раньше, чем мужчина успел подумать о том, что говорит, и, в-третьих, голос и звучал-то иначе, был хриплый, как будто растрепанным и мятым.
– Что за черт?! – повторил он, прокашлявшись, и очень осторожно, как будто боясь, что его укусит то, что валялось на полу, наклонился поближе.
– Нет! Только не снова! – Виктор почувствовал, что к горлу подкатила тошнота. – Я не переживу этот день сурка.
Он спешно слез с другой стороны кровати и кое-как натянул на себя одежду, внимательно осматривая перед одеванием каждый предмет, как будто проверял, нет ли на нем пятен, как будто боялся запачкаться.
Застегивая пальто, мужчина еще раз посмотрел на труп и брезгливо поморщился:
– Теперь, милая, ты совершенно в моем вкусе, да к тому же я, извини, очень спешу. Поработаешь фотомоделью, хорошо? Фотограф-криминалист знает свое дело, так что приведи себя в порядок и не скучай. Может быть, я даже сам позвоню в полицию.
Сказав это, он взял с кровати свой телефон и, после нескольких секунд раздумья, спрятал его в карман пальто.
– Хотя нет. Ведь тогда они по номеру вычислят меня. Очень жаль, но к тому моменту, как тебя найдут, ты будешь выглядеть просто ужасно. А разложение и трупные пятна – это не мой стиль. Прости за то, что у нас с тобой не получилось.
Он послал в сторону тела воздушный поцелуй и выключил свет.
И одновременно с тем, как погасло освещение, на кровати вспыхнул паучок света, разорвавший мрак – он даже попытался добраться до трупа, но удалось высветить только самые ужасные его изгибы, и одновременно детский голосок запел дурацкую песенку «Солнечный круг, небо вокруг – это рисунок мальчишки». Подскочив от неожиданности и преодолев приступ острого ужаса, сдавившего горло, Виктор метнулся к кровати и схватил телефон. Это был аппарат Кати. Цилицкий нажал кнопку выключения связи и, выскакивая в коридор, сунул обиженно захлебнувшийся тишиной телефон в карман.
– Странные у тебя вкусы и странные приколы с развлечениями, – пробубнил, ветром проносясь в темноте, беглец. – Дикая молодежь, дикие нравы! Мы такими не были.
К коридору за пару дней он уже более менее привык, поэтому частично на выработанном автоматизме, частично на возбужденной интуиции пролетел по нему, ничего не задев. По лестнице он скатился чуть ли не кубарем, стремясь унести ноги из этого злого места как можно быстрее и как можно дальше.
От дома к освещенной части района мужчина почти бежал. Оказавшись на тротуаре в свету и осмотревшись, он, наконец, немного успокоился. Шум моторов и визг тормозов где-то далеко, голоса проходящих мимо прохожих – обычная суета вечернего города – отвлекли от страшной картины, которая застряла в голове.