Меня сразила наповал обыкновенная заколка: нечто массивное, украшенное перламутром и филигранью, непостижимо каким образом удерживающее черную копну хорошо ухоженных шелковистых волос. – Ну-ка, погодь, милочка…
Не обращая внимания на бурные возражения, я не очень умело отстегнул довольно симпатичную вещицу, при этом два раза уколовшись о какие-то острые детали, и поднес ее поближе к своим глазам.
Ах, моб твою ять! Вот она, причина всех наших злоключений!
Крохотный, явно не кустарного производства радиомаяк – "клоп", был искусно вмонтирован в заколку. Притом таким образом, что серебряная филигрань являлась контуром антенны.
– Ты знала об этом? – срывающимся от злости голосом спросил я забившуюся в угол Джоанну.
– О, Мадонна, конечно же, нет! – закричала девушка и расплакалась.
Утешать ее я не стал. А тем более – спрашивать дальше, что да почем. Придет время – разберусь сам. И сделаю выводы.
И мне очень не хотелось бы, киска, сломать тебе хребет, если ты играешь с Волкодавом в нехорошие игры. Я тебе не Винченцо или там какой-нибудь Джузеппе с макаронной фабрики. Мне ваша лапша на уши до одного места…
Зашвырнув заколку подальше, я дал газ и понесся, как сумасшедший, в сторону побережья. Там меня ждала прелестная норка, облюбованная мною совсем недавно, на такой вот, прямо скажем, очень неприятный случай.
И если уж меня и оттуда выковыряют – тогда пропадай моя телега, мы за ценой не постоим…
Уже вторую неделю я торчу в нашей штаб-квартире на городских задворках. Некогда здесь были трущобы, но затем кому-то из власть предержащих взбрело в голову облагодетельствовать своих избирателей новыми квартирами, построенными и оборудованными по высшему разряду.
Дома отгрохали на загляденье, разбили даже скверы и клумбы. Однако из благородной затеи вышел пшик: беднякам эти квартиры оказались не по карману, а люди побогаче боялись сюда и нос сунуть.
Дело в том, что по ночам здесь действовал только закон кулака и кинжала. И полицейских в этот волчий угол нельзя было заманить никакими коврижками.
Поэтому муниципалитет навесил везде металлические двери и решетки на окнах нижних этажей, завел постоянно действующую охрану и в ожидании лучших времен оставил вопрос с квартирами открытым.
Короче говоря, более безопасного и комфортабельного убежища на время операции разыскать в городе было трудно.
И вторая неделя оказалась безрезультатной. Мой "клиент", словно чувствуя собирающуюся над его головой грозу, даже не подходил к окнам своей крепости-гасиенды, не говоря уже о поездках куда-либо.
Продукты закупал жирный и неразговорчивый мулат, которого для страховки всегда сопровождали водитель неопределенной национальности и громила под два метра ростом с чисто рязанской веснушчатой физиономией и пудовыми кулачищами.
Остальная обслуга – повар, садовник, горничные и прочая – за ворота и не показывалась, так же как и охрана.
Два раза в неделю все тот же мулат заезжал в местный бордель, набивал полный микроавтобус разнокалиберными шлюхами и вез в гасиенду на всенощную оргию – развлечение для охранников.
Подставить нашего человека в эту веселую компанию не удалось бы ни под каким соусом; мулат брал только проверенных, знакомых девиц, которым платили по высшему разряду.
Сам хозяин услугами проституток не пользовался. Для сексуальных целей он вывез из России трех малолеток. Младшей из них было чуть больше двенадцати, а старшей едва стукнуло шестнадцать.
Мои подельники-мафиози ходили все эти дни мрачнее ночи. Надо отдать им должное – наблюдение за гасиендой и мулатом было организовано в высшей степени профессионально.
Они натыкали видеокамер, где только можно, и я сидел в своеобразной операторской, окруженный почти двумя десятками включенных мониторов вместе с напарником, немного понимающим русский язык.
Он был у меня и сменщиком и переводчиком. Звали его Эрнесто.
Кроме мониторов операторская была начинена звукозаписывающей аппаратурой, принимающей сигналы от различной модификации "жучков", как миниатюрных, так и лазерных пушек, размером с гранатомет, способных подслушать даже разговор шепотом через оконное стекло.
И однако же толку от всей этой супертехники было мало. А время – неумолимое время! – бежало с такой невероятной скоростью, что я начал едва не физически ощущать, как истончается моя шея.
Ведь в случае неудачи контракт с ликвидатором расторгался чаще всего одним-единственным путем… а в моем положении (о чем мне неоднократно напоминал Тимофей Антонович) на кон была поставлена жизнь Ольги и Андрейки…
День был так себе – скучен, сер и тягуч, как расплавленная карамель.
Я сидел у окна и в который раз перелистывал досье на моего "клиента" – толстенную папку с кучей фотографий, всевозможных документов, донесений агентов наружного наблюдения и свидетельских показаний, иногда выбитых из друзей-приятелей кандидата в покойники в прямом смысле слова.
Эрнесто торчал у монтажного стола – старательно микшировал записанный вчера треп охранников, убирая различные шумы.
Время от времени он поглядывал на экран цветного телевизора, где транслировали футбольный матч.
Когда в ворота влетал очередной мяч, то, в зависимости от того, в чьи именно, или длинно и смачно ругался по-испански, или отплясывал нечто напоминающее цыганочку с выходом.
– А куантос эстан? [58] – спросил я его, чтобы хоть как-то нарушить размеренный, надоевший до чертиков ритм дневного расписания.
– Три на два, компаньерос. [59]
– В чью пользу?
– Моя… наша… – гордо ударил себя в грудь Эрнесто.
– Ле фелисито. [60]
– Мучас грасьяс… [61]
От нечего делать и чтобы по ночам не так донимала бессонница, я начал учить испанский.
И очень удивился, когда спустя короткое время начал понимать Эрнесто, а затем и разговаривать с ним на его родном языке. Правда, через пень-колоду, коверкая слова и понятия, но все-таки вполне сносно.
По крайней мере, Эрнесто моими успехами остался доволен.
– Эрнесто!
– Слушаю тебя, приятель.
– Где ты выучил русский язык?
– О-о, это целая история… – белозубо улыбнулся Эрнесто.
– Секрет?