Это было что-то типа смерти: ты еще вроде как существуешь, но, по большому счету, уже пропал, исчез, растворился в желтой дымке утреннего смога.
Я лежал и размышлял, каково оно – существовать в зоне смерти, стоя в центре заснеженного поля. А потом подумал: какого черта! Все мы, так или иначе, находимся в зоне смерти. Для кого-то другого мы в данный момент не существуем: он не видит нас, не слышит, не чувствует хренового запаха изо рта, не думает, как бы поиметь, вообще о нас не думает. Нас для него просто нет. А что касается поля, то у всех оно свое. Каждый пунктир жизни – от точки начала к финишу – мы оказываемся в ситуации, когда уже невозможно повернуть назад, потому что просто не знаешь, где эта хренова цепочка следов, по которой ты прошел. Может, их и вовсе не было. А может, они слились с другими, были затоптаны теми, кто прошел за нами.
Так кто я такой, черт побери? Я, не способный вернуться по своим следам к началу, потому что не знаю, каково оно было, это начало, и даже даты не знаю. Если я сейчас умру, чем мгновение после смерти будет отличаться от мгновения непосредственно перед ней? Удастся ли мне заметить эту перемену в себе? А даже если и удастся, если все действительно так, если мои мысли, эти ублюдки, порожденные насильственным бодрствованием разума, – имеют какое-то отношение к правде... То получается, что нет ни смерти, ни жизни, ни существования... Есть только сам человек, блуждающий по снежным равнинам, не оставляя следов.
А потом ко мне снова пришел Джим Моррисон. Он был уже мертв, и снег не проминался под его ногами.
– Мне легче, – сказал Джим, и по тому, как тихо и с какой ленью он это сказал, я понял, что парень удолбан по самые ногти. – Мне легче, – сказал Джим. – Если бы все умели ходить по снегу и не оставлять следов, люди бы меньше парились.
– Ну и как тогда искать обратную дорогу?
– А никак. Нет разницы, вперед ты идешь или назад. Ищешь НЛО или толкаешь гашиш на Красной площади. Главное – двигайся, иди, не давай себе остановиться. Тогда куда-нибудь придешь. А если так и будешь стоять, то следы, по которым ты пришел, успеет засыпать снег. Такая вот фишка, сталкер.
– Какого хрена! Я же всю жизнь куда-то иду.
– Все идут, – засмеялся Джим, – только можно просто идти, а можно идти и не останавливаться.
– Ты мне снишься, парень, я понял, ты мне снишься и грузишь, как хренов портовый грузчик из фильма «Нокдаун».
– Ага, – сказал Джим, – так оно и есть, парень. Я просто снюсь и просто тебя гружу. Правда здорово, а?
– Ну и какой в этом смысл?
– Никакого. Смысл убивает кайф, порождает деньги и убежденных девственниц. А жизнь – это главный флешмоб, и когда к флеш-мобу привинчивают на хер не нужный аппендикс смысла, он теряет свою прелесть.
– Но зачем жить, если нет смысла?
– Чтобы жить, придурок. Жить, чтобы жить, – это круто. Но даже я так не умел. Дети умеют. Но детям нельзя принимать наркотики...
Дальше он понес уже полный бред, и я понял, что пора просыпаться.
Судя по положению солнца, мы проспали почти до полудня. И чувствовали себя соответственно – тяжелые головы на легких, как скорлупа арахиса, телах. Я позволил себе еще немного поваляться, пропуская солнечные иглы сквозь неплотно сомкнутые веки. Это было чертовски приятное ощущение.
Откуда-то слева, очень близко, чуть ли не на самое ухо, Буги медленно проговорила:
– Вчера что-то было или нет?
– Ага, – ответил Сабж.
– Что «ага»?
– Вчера что-то было. Или нет.
– Придурок.
Тут до меня дошло, что с такого расстояния голос Буги может звучать только в том случае, если ее голова лежит у меня на плече. Тело тут же подтвердило, что так оно, похоже, и есть. А потом и Сабж подтвердил.
– Я гляжу, вы снова воспылали взаимной нежностью. Больше не горите желанием перегрызть друг другу глотки?
– Между прочим, ты, Макс, храпишь, – с усмешкой в голосе сказала Буги. – А то, что моя голова оказалась у тебя на плече, ничего не значит. У меня просто затекла шея. Если бы рядом лежал Сабж, подушкой стал бы он.
– О черт! – воскликнул Сабж, и я заранее начал улыбаться, ожидая от него очередную клоунаду. – Макс, ты даже не представляешь, чего меня лишил! Ну почему ты не отполз подальше? Я же мог помацать спящую Буги за попку, а потом соврать, что это было во сне, типа, лунатизм и все такое. А руку бы мне потом вправили, ради такого-то не жалко...
– Пожрать бы, – сказал я. Глубокое, едва отливающее синевой белое небо обрушилось мне в глаза.
– Вот так всегда, – сокрушенно покачал головой Сабж, – когда люди говорят о чистом и духовном, Макс опускает их на землю.
Оглядевшись, я понял, что мы, похоже, находимся в каком-то городе. Четыре одинаковых пятиэтажки смотрели на нас черными провалами окон. Серая дымка – то ли туман, то ли низкие облака – почти скрывала их верхние этажи. Дома стояли так близко один к другому, что машинам, даже малолитражкам, между ними было не протиснуться. Но даже эти узкие проходы были перегорожены стенами из грязного белого кирпича. Точно такого же, как тот, из которого были построены сами дома.
Это было типично для некоторых районов метрополии Нагасаки. Перенаселение, обилие смердящего автотранспорта и растущая уличная преступность – эти характерные черты всех мегаполисов и просто крупных городов – заставляли население таких вот домов сооружать своеобразные внутренние крепости. Там, как правило, устраивали детские площадки. Собственно, на одной из них мы и находились. Забавно: Безумные Шляпники, показав нам диафильм с детскими рисунками, привели нас прямиком на детскую площадку.
Полунатив в свое удовольствие по периметру двора (это была одна из самых больших Нулевых, какие мне приходилось видеть), Сабж уверенно сказал:
– Мы в Синем круге. Гд е конкретно, не знаю. Что-то все время мешает мне сосредоточиться.
– В Синем у Проводников всегда проблемы с ориентированием, – кивнула Буги.
– Но не такие, и не у меня. Наверное, какая-то остаточная реакция после грибной дороги. У меня всегда после грибов проблемные отходняки были, – усмехнулся Сабж, а потом поморщился: – Не знаю. Никогда такого не видел.
– Что, так хреново? – спросил я.
– Да не то чтобы хреново. Просто как-то неуверенно себя чувствую. Думаю, через какое-то время все восстановится.
– Через какое? – Тон Буги изменился. Меня всегда удивляла ее способность мгновенно переключаться на деловую, рациональную ноту.
– Откуда я знаю? – пожал плечами Сабж. – Иметь дело с Безумными Шляпниками – это как... играть в пинбол. Никогда толком не знаешь, куда тебя отбросит.
– То есть ты не можешь нас вести, я правильно поняла?
– Нет. Не совсем. Черт, я не знаю, Буги. Я чувствую Эпицентр, но как будто через помехи. И есть еще кое-что, только я пока не разобрался, что именно. Короче, мне нужно время.