– Вот дает Француз! – чуть ли не с восхищением произнес Беглов. – И тут перехитрил! Опять вывернулся, сука оксфордская!
– Всю жизнь у него все не как у людей, – проворчал генерал Макаров. – Жил не по-людски и помер с фигой в кармане, фармазон. А на исполнителя ты зря бочки катишь, – обратился он персонально к Винникову. – Другой на его месте засадил бы пулю покойничку в лоб и спокойно прикарманил денежки. А этот, гляди-ка, честный! Таких уважать надо, а ты – руки вырвать, в ж… вставить…
– Ты ему по своей профсоюзной линии передай, – пропустив реплику генерала мимо ушей, сказал Беглову Винников, – чтоб больше так не шутил. Представляешь, он ствол прямо около кровати бросил. Как будто это Француз, не вставая с постели, двух ментов и бабу расстрелял, а потом копыта отбросил.
– Ну, и чем ты опять недоволен? – удивился Илья Григорьевич. – Помутнение рассудка на почве сильных головных болей и под воздействием наркотических лекарственных препаратов, неудачная попытка к бегству… Нормальная рабочая версия. Удобная.
– Вот только труп охранника на посту видеонаблюдения на первом этаже в нее никак не вписывается. Пулю ему в череп вкатили из того же ствола. Получается, что Француз завалил троих в палате, спустился на первый этаж, грохнул охранника, вырубил камеры, свистнул из компьютера жесткий диск с записями, вернулся в постель и помер. А перед этим еще успел куда-то запрятать этот самый жесткий диск.
– Да, это не версия, – со вздохом согласился Беглов, – это бред сивой кобылы. А жаль. Красиво могло срастись, да и твоим охламонам на руку: дело закрыто ввиду смерти подозреваемого… А как-нибудь отсечь этот пост видеонаблюдения нельзя?
– Что отсечь – труп с огнестрелом? Ты в своем уме?
– Да, – признал депутат, – что-то я сегодня… Настроение какое-то нерабочее. Да оно и понятно. Чего напрягаться, если дело сделано? Версии пускай твои подчиненные строят, им за это из бюджета деньги платят, и немалые. А нам не грех и попраздновать. Так ли, этак ли, а проблема решена: Француз заткнулся и больше никому ничего не скажет. Никогда.
– Даже не верится, – поддакнул его превосходительство. – Просто гора с плеч!
На последней ступеньке лестницы, уже поставив одну ногу на усеянный старыми желудями и сухими прошлогодними листьями песок, Владимир Николаевич Винников остановился и обернулся назад, словно проверяя, не крадется ли за ними некто, увешанный записывающей аппаратурой, с микрофоном направленного действия в руке. Подозрительность давно вошла в плоть и кровь заместителя генерального прокурора, став основой его естества. Заверениям Василия Андреевича Макарова в полной безопасности этого места и гарантированной конфиденциальности ведущихся здесь переговоров он не верил ни на грош. В кармане его легкой спортивной курточки, как всегда, лежал включенный на запись цифровой диктофон, чувствительный микрофон которого прятался под воротником: Винников привычно копил компромат на друзей и деловых партнеров и не менее привычно допускал, что они в данный момент заняты тем же.
Это напоминало паритет между ядерными державами – по крайней мере, с точки зрения Винникова: как и в случае с ядерным оружием, компромат был нужен ему не для нападения, а как гарантия того, что ни один из старых друзей не рискнет нанести ему предательский удар в спину. Дать команду на запуск баллистических ракет несложно, но это равносильно самоубийству, и именно на этом держится мир – давно, с самого, мать его, сорок шестого года.
Войны компроматов внутри стаи никто из них не боялся, как ни один вменяемый президент ядерной державы всерьез не допускает, что его заокеанский коллега, тоже психически здоровый, вздумает решать спорные геополитические вопросы путем массовых боевых запусков. Но если их секреты станут известны кому-то со стороны, им крышка – всем троим одновременно. На свете нет заборов, через которые нельзя перелезть, и охраны, которую невозможно перекупить; именно поэтому, а не потому, что был параноиком, Владимир Николаевич оглянулся, прежде чем заговорить.
Обрамленная величественной колоннадой вековых дубов, теряющаяся в зеленоватом сумраке лестница была пуста. Глаза могли подвести, но тренированное чутье не обманывало: за деревьями тоже никто не прятался.
– Рановато вы собрались праздновать, – сказал Владимир Николаевич. – Все далеко не так просто. Нерабочее настроение… Оно и видно! Ну, ладно, генерал – он генерал и есть, с него взятки гладки, – напрямую обратился он к Беглову. – Но ты-то!..
– А что – генерал? – обиделся Макаров.
– А что такое? – одновременно с ним изумился Илья Григорьевич. – Я что-то упустил?
– Угу, – лаконично ответил Винников.
– Что?
Заместитель генерального прокурора молча вперил в народного избранника пустой, ничего не выражающий взгляд, явно предлагая поскорее поменять настроение, собрать мозги в кучку и самостоятельно сообразить, в чем заключается упомянутое упущение.
– Погоди, – вняв этому безмолвному совету, медленно проговорил Беглов. – Погоди-погоди, я, кажется, начинаю врубаться… Ты говоришь, в палате нашли три трупа?
– Вот, – с мрачным удовлетворением произнес Винников.
– И чего? – вопросил его превосходительство.
– Помолчи, – едва ли не хором обратились к нему храбрый Портос и любезный Арамис, после чего Беглов спросил, адресуясь к Винникову: – Слушай, а откуда там взялась какая-то баба?
– Вот, – повторил Владимир Николаевич. – Очень хороший вопрос! Отвечаю. Баба, некто Соколкина Елизавета Степановна, явилась в клинику проведать жениха, находящегося на излечении в палате номер триста два того же отделения. Не обнаружив суженого в палате – он, по его собственным словам, в это время курил на пожарной лестнице, – дамочка отправилась его искать…
– А почему в палате Француза? – мигом поймал нить оперативно настроившийся на рабочий лад Илья Григорьевич.
– Вот, – снова повторил Винников. – Этот вопрос еще лучше: почему? Опрос свидетелей показал, что ни в триста первую, ни в триста третью и так далее палаты она даже не заглянула, а направилась прямиком в триста седьмую. Охраны в коридоре к этому времени, конечно, уже не было, но она приходила туда не первый раз и, конечно же, знала, что вход в палату запрещен. Но направилась тем не менее именно туда. Почему? А потому, что уже успела усвоить: если ее сожителя нет на месте, значит, он именно в триста седьмой. По показаниям медперсонала, он наведывался туда регулярно на протяжении, самое меньшее, трех суток и подолгу там оставался. Сколько он платил постовым, неизвестно, сейчас городская прокуратура плотно работает с их сменщиками, пытаясь это выяснить, но из того, как поначалу упирались медички, следует, что потратился он неслабо.
– Дрянь дело, – под плеск волны и крики чаек озабоченно сказал Беглов.
Бедственность положения была настолько явной, что ее заметил и осознал даже его превосходительство Вася-Кот.
– Опять двадцать пять за рыбу деньги, – изрек он. – А кто такой?