Хотя, если земляне подослали его к комъинам как живую мину с часовым механизмом… И если теперь он действительно возьмет да вернется и сорвет им этот план саботажа — наверняка ведь вынашивавшийся много лет… Что тогда?
Какая разница?
Какая теперь, черт возьми, разница?
Джефф поднял голову и вперился прямо в огромный красный глаз солнца. Тот медленно опускался за нависающую над городом громаду Арилиннской Башни; а из-за горизонта накатывались темнота, промозглый холод и тишина. Последний отблеск Кровавого Солнца померк. На внутренней стороне зажмуренных век Кервина в бледном ультрафиолете отпечатался на мгновение силуэт башни — и растворился в мелком дождике. Единственный огонек пытался еще доблестно пронизать лучиками туман, но потом и он потускнел, истаял совсем, Кервин стряхнул с ресниц дождевые капли, решительно развернулся спиной к башне и направился вглубь города.
Он отыскал такое место, где в нем не признали бы ни землянина, ни комъина — где смотрели только на цвет его денег, зато предоставляли уединение, койку и достаточно вина, чтобы нереальными казались возникающие картинки, когда он неотвязно и тщетно прокручивал в памяти события последних недель. Планы на будущее могли подождать. В настоящий момент ему хотелось одного — отучиться думать. В конце концов он заснул, но по-прежнему в темноте неясно звучали голоса, возникали расплывчатые лица и туманные воспоминания, кошмарные и болезненные. Потом он вроде бы как очнулся от долгого забвения (скорее ступора, чем сна), с немалым трудом осознал, кто он и где находится — и увидел их всех, плотным кольцом окруживших кровать.
Сначала он подумал, что это отходняк после скверного виски, или что его перегруженный мозг не выдержал напряжения. Но тут Таниквель, не в силах сдерживаться, отчаянно всхлипнула и рухнула ничком на кровать рядом с ним, и тогда он понял, что они действительно здесь. Он протер глаза, в которых все по-прежнему расплывалось, облизал пересохшие губы и потряс головой.
— Джефф, неужели ты думал, будто мы позволим тебе так вот взять и уйти? — сочувственно поинтересовался Раннирл.
— Остер… — с трудом выдавил Кервин.
— …не знает всего, даже о нас, — закончил за него Кеннард. — Джефф, ты можешь нас спокойно выслушать?
Кервин приподнялся и сел. Убожество его убежища, пустая бутылка посреди перекрученных простынь, боль в раненой руке — все казалось фрагментами одной и той же картинки, и присутствие комъинов в картинку эту никак не вписывалось. Держащая его за руку Таниквель; озабоченно хмурящийся Корус; дружелюбный, но остерегающийся выносить суждение ввиду недостатка данных Раннирл; Остер с выражением отстраненной горечи.
Элори — не лицо, а белая маска; веки покраснели и припухли. Элори в слезах!
Кервин приподнялся и сел, мягко высвободив руку из ладони Таниквель.
— О Боже, ну сколько можно! — проговорил он. — Разве Остер не рассказал вам все?
— Он много что нам порассказал, — ответил Кеннард. — Но это одни домыслы, проистекающие из его страхов и предубеждений.
— Я и не собираюсь этого отрицать, — произнес Остер. — Я только хочу спросить: разве эти страхи и предубеждения ни на чем не основаны?
— Мы не можем отпустить тебя, Джефф — сказала Таниквель, — ты стал частью нас самих; да и куда ты пойдешь? Чем собираешься заняться?
Кеннард дал ей знак замолчать.
— Кервин, — произнес он, — привезя тебя в Арилинн, мы пошли на сознательный риск. Это был удар по темной магии и системе табу, первый шаг к тому, чтобы сделать из матричной механики науку, а не… жречество.
— Пожалуйста, говори только за себя, — вмешался Раннирл. — На этот счет, Кервин, я с Кеннардом не согласен, но в одном он безусловно прав: мы понимали, что это риск, и сознательно пошли на него.
— Ну как втолковать вам — я-то не хочу рисковать! — Голос Джеффа сорвался. — Я ведь сам понятия не имею, что могут они заставить меня сделать — и как погубить вас.
— Может, именно так ты и должен был погубить нас, по их замыслу, — с горечью сказал Корус. — Сделать так, чтобы мы стали доверять тебе, поверили в тебя — а потом бросить.
— Черт побери, это нечестно, — хрипло произнес Кервин. — Ну как вы не понимаете, я же пытаюсь спасти вас. Я не могу позволить себе такого риска — оказаться орудием вашей погибели.
Таниквель склонила голову и прижалась щекой к его ладони; ее сотрясали беззвучные рыдания. Лицо Остера застыло жесткими складками.
— Кеннард, он прав, и ты сам это прекрасно понимаешь. Затягивая, ты делаешь всем нам только хуже.
Кеннард мучительно медленно поднялся на ноги и обвел всех взглядом, в котором смешивались презрение и с трудом сдерживаемый гнев.
— Трусы, все до единого! Теперь, когда у нас появился шанс что-то противопоставить всей этой чертовой чуши…
— Ты так защищаешь его, Кеннард, потому что у тебя самого сыновья полукровки, — произнес Остер. — Тебя видно насквозь.
Кервин спрятал лицо в ладони. Ну как мог он сказать: «Я люблю вас всех. Не мучьте меня, пожалуйста!»
— Теперь, когда понятно, что со мной ничего не вышло, — с трудом выговорил он, — вы сумеете найти вместо меня кого-нибудь другого.
— Нет! — рванулась к нему Элори; машинально — иначе она просто упала бы — Кервин подхватил ее, и девушка приникла к нему, крепко вцепившись ручками ему в плечи, уткнув ему в грудь мертвенно бледное личико. — Нет! — снова прошептала она. — Нет, я не могу отпустить тебя. Останься с нами, Джефф, что бы там ни было, останься с нами… — Голос ее оборвался.
— О Боже, — прошептал Кервин, крепко сжимая ее дрожащую мелкой дрожью фигурку. — Элори, Элори!
Потом, собрав волю в кулак, он мягко отстранил ее.
— Теперь, Элори, понимаешь, почему я должен уйти? — еле слышно, почти шепотом спросил он. — Мне и так уже хуже некуда. Пожалуйста, не делай так, чтобы мне стало еще тяжелее.
На лицах окружающих его отразились потрясение, понимание, гнев, сочувствие. Таниквель, что-то неслышно бормоча, обняла Элори, но та вырвалась от нее.
— Нет, — пронзительным голосом произнесла она. — Если Джефф так решил, то и я так решила; все, хватит. Я… я больше не могу отдавать этому жизнь.
Она волчком развернулась к комъинам; ее била дрожь, на бледном лице под глазами залегли глубокие тени.
— Элори, — умоляюще произнесла Таниквель. — Ты не знаешь…
— Ты… да как ты можешь… ты ведь знала его любовь! — В голосе Элори появились истерические нотки; она была вне себя.
— Элори, ты… ты сама не понимаешь, что говоришь, — мягко произнес Кеннард. — Ты же прекрасно знаешь, кто ты такая.
— Я прекрасно знаю, кем я должна быть, — обрушилась на них Элори. — Хранительница, леронис, марионетка, священная девственница — без души, без сердца, без личной жизни!