Утро застало его далеко от города. Он вез крепыша на свою "базу" – заброшенный лесопильный завод, построенный в далекие тридцатые годы на окраине ныне выморочной деревеньки. То, что Егор Павлович надумал, требовало предусмотрительности, дьявольской хитрости и осторожности сапера, идущего по минному полю.
На дачу участкового Бочкина майор добирался с соблюдением всех канонов конспирации. Конечно, насколько он был силен в этом несвойственном оперативнику угрозыска деле. В конце концов Клевахин признался себе, что у шпионов и впрямь нелегкая профессия. Такая мысль пришла ему в голову, когда он, помотавшись по улицам часа два и выехав за город, чесал напрямик через едва прикрытую снегом пахоту, чтобы в очередной раз проверить нет ли за ним "хвоста" – по уже подтаявшему вспаханному полю не пройдет даже козырный импортный "джип". Когда майор дошел до лесополосы, за которой начиналось шоссе, то вдруг ощутил неистовое желание бросить к чертовой матери службу и немедленно уйти на пенсию. Сердце прыгало в груди будто привязанный на резинке мячик, а уставшие до онемения ноги выписывали кренделя даже на ровной поляне.
Поймав попутку, Клевахин возвратился на окраину города, где, выждав момент, едва не на ходу заскочил в автобус, следующий в район рабоче-крестьянских "фазенд". Устроившись на задней площадке, он неотрывно наблюдал за движущимися позади дряхлого ПАЗа машинами все те полчаса, которые заслуженный инвалид преодолевал рытвины и колдобины проселка. Но, кроме обогнавших автобус двух грузовиков и "Таврии" с молоденькой девушкой за рулем, ничего существенно опасного он так и не высмотрел.
И все равно к домику участкового Клевахин подошел по темноте, опять-таки на всякий случай послонявшись около часа еще и по дачному поселку.
– О-ох… – Лизавета зарделась маковым цветом и едва сдержалась, чтобы не упасть ему на грудь. – Это вы…
Господи, до чего я рада! Ужинать будете?
– Холостяк, как солдат, всегда голоден. Между прочим, вкусно пахнет. – Майор с шумом втянул воздух. – Ну до чего здорово…
– Что именно? – несмело спросила Лизавета, быстро накрывая на стол.
– Это трудно объяснить… Уф-ф! – Клевахин плескался под умывальником с таким азартом, что брызги летели во все стороны. – В моем скудном лексиконе есть одно весьма расплывчатое понятие, которое называется "семейный дух". В общем это целый комплекс с массой составляющих – или ингредиентов, если по научному – непременным компонентом которого является, пардон, слабый пол. Ни один холостой мужчина, пусть он хоть трижды чистюля и заслуженный повар страны, не в состоянии создать в своем жилище неповторимую гамму запахов, которые действуют будто сильное успокоительное, как это может самая обычная, а еще лучше – любящая женщина.
– Вы говорите словно поэт.
– Да? – удивился майор. – Не замечал за собой таких талантов… Борще-ец… – Клевахин даже прищурил глаза от блаженства. – Для меня это просто деликатес. Вкусно…
Лизавета сидела на скамье и робко посматривала в его сторону. Ее первый порыв прошел, и теперь она чувствовала себя несколько скованно. Вынужденное затворничество, как ни странно, пошло ей на пользу.
Она даже немного округлилась, а на щеках появился румянец.
– Спасибо. – Клевахин с сожалением посмотрел на сковородку, где оставались еще две котлеты – его живот уже был тугой, как барабан. – За ударный труд обычно причитается премия. Держи. – Он достал из кармана большую шоколадку и протянул ее девушке.
– Ой, что вы?! – Лизавета спрятала ее на груди под накинутый на плечи платок. – Вам правда моя стряпня понравилась?
– Не то слово… – блаженно улыбнулся майор. – Как говорит нынешняя молодежь – я балдею. Чай и бутерброды, знаешь ли, приедаются. Хотя я уже привык. Но это плохая привычка. Производная от неустроенности быта и мужской лени.
– А вы женитесь, – сказала девушка и как-то странно посмотрела на Клевахина.
– Если честно, то не хочется еще раз наступить на те же самые грабли. – Майор закурил. – А вообще настоящий сыщик должен быть холостяком. По крайней мере, так пишут в книгах. – Он рассмеялся.
– То в книгах…
– Верно. Писатели врут, или – скажем так – несколько утрируют, представляя нас бесполыми роботами, зацикленными на безукоризненном исполнении гражданского долга. Но с другой стороны трудно представить, например, Шерлока Холмса в окружении чопорной супруги в очках и кучи сорванцов. В таком случае получится уже не крутой детектив, а сладкая, как патока, "мыльная" опера. В которой доктор Ватсон будет выступать под именем альфонса Родриго.
– Вы смотрите "мыльные" оперы?
– Упаси Бог! Просто в нашей системе работают и женщины. Так вот они от них без ума. Каждый день устраивают конференции на тему красивой любви и свободных отношений. Так что все наши мужчине в курсе похождений и злодея Родриго, и несчастной Марии.
Лизавета почему-то нахмурилась. Но Клевахин не придал этому значения и стал по хозяйски устраиваться на ночь: принес из кладовки раскладушку, подбросил дров в остывший камин и налил воды в умывальник – чтобы она к утру согрелась. Девушка молча убрала посуду и подмела пол.
– Не знаю, что с тобой делать… – хмуро сказал Клевахин, когда Елизавета наконец управилась со своими женскими делами. – Тебе нужно отсюда уходить. Но куда?
– Почему – уходить? – тревожно спросила девушка. – Мне здесь нравится. Тихо…
– В том-то и дело, что тихо. Так бывает перед грозой. Не нравится мне эта такая тишина. На душе почему-то тревожно.
– Я не хочу уходить!
– Придется. Тебя продолжают упорно искать. Притом люди далеко не глупые. Они уже весь город перевернули вверх тормашками. А значит скоро примутся и за окрестности.
– Мне некуда деваться… – Лизавета уронила голову на стол.
Клевахин прислушался – она тихо плакала.
– Перестань… пожалуйста… – Он присел рядом и обнял ее за плечи. – Что-нибудь придумаем. Я ведь не сказал, что брошу тебя этим волкам на съедение. Твое будущее мне вовсе не безразлично.
– Правда? – Она с надеждой подняла на майора заплаканные глаза. – Вы меня… не оставите?
В ее вопросе было что-то такое, от чего Клевахина бросило в жар. Вместо ответа он кивнул и хотел подняться. Но Лизавета вдруг обхватила его шею руками и зашептала, будто они были не одни:
– Я пойду с вами куда угодно! Вы такой добрый, сильный… у меня никогда не было мужчин… я вас..
Конец фразы совсем обалдевший майор не расслышал. Вернее, мысленно приказал себе не слушать. От прильнувшего к нему девичьего тела исходил жар, который мутил рассудок. Он ощутил, как в его заржавевшей душе что-то шевельнулось – со скрипом! – будто открылись створки, и в сердце хлынула волна нежности, мгновенно лишившая Клевахина способности не то что говорить, но даже двинуться. Он чувствовал себя болваном, но ничего с собою поделать не мог – сидел, тупо глядя на противоположную стену, и с мучительным стыдом соображал куда девать свои руки, вдруг ставшие чужими и непослушными.