– Может, казино загорелось не с его подачи? – осторожно спросил Балагула. – Пусть сначала пожарные разберутся, что там случилось.
– Все еще надеешься на переговоры? Не-ет, хватит базар разводить. Болт ему, а не мирное соглашение! Если после нашего предупреждения Чингиз не уймется, замочим его, как бобика. Я все сказал! Иди, занимайся моим поручением.
– Хорошо, – покорно согласился Балагула.
Он понимал, что Базуль совершает фатальную ошибку, но спорить было опасно. Сейчас любые, самые разумные, доводы просто разбились бы о ненависть "положенца" словно морская волна о скалу. Как это не раз бывало прежде, Базуля зациклило. В такие моменты старый вор "в законе" становился хуже дикого зверя. Он мог не просто убить человека, а с садистским удовольствием раскромсать его на мелкие кусочки.
Однажды Балагуле довелось присутствовать во время такого приступа неистовства. И после бывшего опера долго тошнило, едва перед глазами вставала картина залитого кровью подвала, в котором Базуль сводил счеты с одним из тех, кто осмелился стать на его пути. Балагула и сам был отнюдь не мягкотелым и мог с любого сделать своими кулачищами отбивную. Но, как это ни странно при его нынешней "профессии", он никого собственными руками еще ни разу не отправил в мир иной.
Нельзя сказать, что Балагулу страшила "вышка". Если кого он и боялся по-настоящему в этой жизни, так это отца, всю свою жизнь проработавшего на бойне. До сих пор в его присутствии бывший спортсмен и опер чувствовал себя неуютно. Балагула-старший редко бывал трезвым, хотя всегда твердо держался на ногах, сколько бы ни выпил. Его любимым занятием был мордобой, чем он и занимался в воскресные и праздничные дни, круша челюсти всем, кто под руку подвернется. Когда в выходные отец появлялся на улице, она сразу же пустела. Как сейчас автолюбители предупреждают друг друга подмигиванием фар о присутствии патруля ГАИ на дорогах, так и мужики-соседи оповещали друг друга самыми хитроумными способами о надвигающейся опасности. На Балагулу-старшего не могла найти управу даже милиция.
Правда, дети – а их было четверо – подозревали, когда стали старше и умней, что такая снисходительность проистекает от того, что отец поставил на мясное довольствие участкового, который всегда находил уловку, чтобы отмазать любезного друга от тюрьмы.
Если Балагула-старший не мог найти достойный объект для драки среди местных, он отправлялся на поиски заезжих. Тут ему помогал скверный мужичишко, как потом узнал Никита, милицейский стукач по прозвищу Нюня, собутыльник и наперсник отца. Он был вечно грязный, будто спал в обнимку с дизелем, тощий, словно дрын, и хитрый, как лис. Нюня задирал ничего не подозревающих мужиков, а когда те в праведном гневе шпыняли этого замусоленного вонючего хорька, на арену выходил отец. И горе было чересчур смелым и справедливым, которые имели несчастье отстаивать свою честь перед всем миром. Чаще всего таких смельчаков увозила "Скорая помощь", но свидетелей избиения обычно не находилось.
Однако, хуже всего было тогда, когда поиски Балагулой-старшим чужих ребер для своих кулаков-кувалд даже с помощью Нюни были безуспешны. Тогда он приходил домой мрачнее грозовой тучи и начинал измываться над своей женой. Правда, он не бил ее, как мужиков, смертным боем, однако сила у него была не меряна, и бедная женщина всегда ходила в синяках и ссадинах. Когда Никита подрос и стал ходить в спортзал, он нередко закрывал мать своим телом, от чего отец просто зверел и месил сына уже не сдерживая ни сил, ни злобы. Но парнишка телосложением пошел в родителя, а потому, к счастью, до тяжелых увечий дело так и не дошло.
Все эти вакханалии с мордобитием продолжались до тех пор, пока Никита не пошел работать в милицию.
Однажды, во время очередного избиения матери, сын вынул пистолет и недрогнувшей рукой навел на отца.
Наверное, что-то очень не понравилось Балагуле-старшему в такой ситуации, и он, не выдержав поединка взглядами, молча побрел в свой угол. Чуть позже Никита зашел в его комнату и сказал:
"Еще раз тронешь мать – убью". Отец промолчал, но с той поры его будто подменили. Он стал совершенно нелюдим, пить начал еще больше, но жену оставил в покое. А когда во время одного из очередных уличных загулов его наконец-таки измочалили молодые парни-десантники, демобилизовавшиеся после Афгана, отец и вовсе закрылся в доме, а если и выходил погулять, то только ранним утром или по вечерам. После этого случая его будто бабка пошептала; он стал тихим и смирным, а уличные потасовки обходил десятой дорогой…
"Нужно Штымпа поднапрячь… – думал Балагула, выезжая на лесную дорогу. – Можно, конечно, и УБОП подключить к розыску снайпера, но, боюсь, толку будет на грош. Там тоже есть свои люди, однако они потребуют информацию, а это значит, что придется поневоле сесть на крюк – мент, он всегда мент, как его ни назови. После будут доить, как глупую козу. И попробуй потом когда-нибудь взбрыкнуть. Враз уроют.
Дружба дружбой, а денежки изволь платить. Суки! – вызверился он и сплюнул за приоткрытое окно; да так неудачно, что ветер вернул плевок в кабину. – Твою мать!.. – Бывший опер вытер лицо рукавом. – Век бы не видать всех этих подлых взяточников. У них аппетиты растут не по дням – по часам, а наши доходы падают.
Теперь еще эти разборки… Осел хренов! – выругал он Базуля. – Нет бы пойти к корешам, чтобы Чингиза образумили. Зачем лезть на рожон? Кому от этого выгода? Да, нужно клеить Штымпа. Это старый розыскной пес, он нигде лишнего не сболтнет. Поэтому, не буду я у шефа спрашивать никакого разрешения, а расскажу Штымпу все как есть. Естественно, в разумных пределах…" За мостом он еще добавил газу и сразу же попался на радар. Чуть снизив скорость, Балагула со снисходительной ухмылкой высунул голову в окно и дружески сделал гаишникам ручкой. Те вначале опешили от такой наглости, хотели было броситься вдогонку – у них был скоростной полицейский "форд"; кстати, один из десяти американских спецавтомобилей, подаренных городскому ГАИ благотворительным фондом, который курировал Базуль – но наконец рассмотрели номер, и тут же, изобразив огромную радость, принялись с энтузиазмом махать руками вслед "линкольну", будто в нем ехал сам президент.
"Шавки… – презрительно поморщился Балагула. – Бездельники. Мордовороты, как на подбор. На них пахать можно, а они тут копейки сшибают словно юродивые на паперти. Высунь я сейчас в окно ствол, только бы их и видели. Герои говенные… Сильны лишь против безропотных лохов. А как доходит до дела, так сразу в штаны… Вонючки хреновы…" Вскоре "линкольн", не доезжая до городской черты, повернул направо. Балагула взял курс на тайную базу своих боевиков, которые уже туда спешили на его вызов…
После ухода помощника Базуль немного поостыл. Он вышел наружу и долго слонялся между вековых сосен, стараясь ни о чем не думать. Но постылые мысли лезли в голову, находя даже мельчайшие щели в той невидимой броне, которой окружил себя старый вор. Не выдержав их напора, Базуль с остервенением матернулся и направил стопы к вольерам со своими боевыми псами. Их осталось всего пятеро – из одиннадцати. Зато это была суперэлита, лучшие из лучших. Каждый пес стоил очень больших денег – десятки тысяч долларов. Остальные или погибли на ринге, или попали под выбраковку. Базуль заказал и пополнение, но оно должно было прибыть лишь через месяц. Он закупал боевых псов по всему миру, но предпочитал добрую старушку Англию, где, в отличие от зажравшейся хитровыдрюченной Америки, знали в собаках толк и блюли их породы с таким же тщание, как и свою монархию.