– Кто? – быстро спросил Клевахин. – Фамилия?..
– Кирюхин. У меня был другой шеф, но, по-моему, он только числился начальником. Делами в фирме заправляли другие.
– Знакомая картина… – пробормотал, не сдержавшись, майор. – Зицпредседатель… Кто он?
Елизавета назвала фамилию, которая Клевахину ни о чем не говорила, и стала рассказывать дальше:
– Он предложил мне временно поработать в другом офисе… у Джангирова. Конечно же, я согласилась. Тем более, что Кирюхин пообещал повысить зарплату… – Девушка снова потеряла живость – будто мгновенно обледенела. – Меня определили помощником референта… дали крохотный кабинет в доме Джангирова – на первом этаже у него что-то вроде конторы. Работы было много – большей частью я занималась различной корреспонденцией, набирала на компьютере какие-то договора и прочие официальные бумаги. Мне стали платить почти вдвое больше, и я сняла квартиру. Понимаете, в общежитии чересчур шумно… парни пьяные ходят… однажды пытались выломать дверь моей комнаты… В подъезде темно…
– Понимаю, – сочувственно кивнул майор.
– А потом к Джангирову как-то приехал Кирюхин. Навеселе. С ним был еще кто-то, наверное, большой начальник, так как перед ним ходили едва не на цыпочках. Они зашли в мой кабинетик, долго разглядывали меня, не говоря ни слова – будто я была вещью – и так же молча ушли. И в этот же вечер все и случилось…
Девушка прикусила нижнюю губу и в ее глазах мелькнуло отчаяние.
– Помощник Джангирова приказал подготовить срочные бумаги и я задержалась допоздна. Где-то около восьми вечера экономка, довольно странная пожилая особа, всегда одевающаяся в черное, принесла большую чашку кофе и булочку. Я очень удивилась такому необычному вниманию к моей персоне – раньше мне тоже изредка приходилось работать сверхурочно, но я могла рассчитывать лишь на минералку, которая всегда была на столе; потом из зарплаты ее стоимость вычли. Поскольку я была очень голодна, то не стала отказываться от угощения и задавать ненужные вопросы. Перекусив, я включила принтер, чтобы распечатать уже готовую работу. Тут-то и началось… – Девушка от возбуждения даже всхлипнула, будто собиралась расплакаться; но глаза ее были сухими. – Мне поначалу показалось, что я теряю сознание. Но затем моя душа будто отделилась от тела, и я увидела себя с высоты птичьего полета – за столом, возле работающего компьютера, крошечную и с каким-то странным выражением на лице… по-моему, я смеялась… или просто гримасничала. Это было ужасно! Я так испугалась, что начала кричать. Но мой голос не был слышен, он будто увязал в плотном воздухе, который поддерживал меня в полете, как вода пловца. Мне даже показалось, что я уснула и вижу сон. Я закрыла глаза… и очнулась в большой зале с высоким потолком, освещенный свечами. Окна там тоже были, но непрозрачные – с витражами. Вокруг стояли одетые в черное люди в плащах с капюшонами, скрывающими лица, и что-то нараспев бубнили. Я осмотрелась, все еще в каком-то дурмане, и поняла, что сижу на высоком кресле, обитом красным велюром, абсолютно голая и увешанная драгоценностями; на голову мне одели корону с шестью зубцами и черным камнем спереди. Рядом стоял Джангиров и та самая старая мымра, что приносила кофе. Самое интересное – я совершенно не испугалась и не застеснялась; я сидела будто прикованная к креслу, не имея желания даже шевельнуться…
Елизавета облизала кончиком языка пересохшие от волнения губы, потерла виски – словно пытаясь вспомнить что-то очень важное – и продолжила свой рассказ:
– Не знаю, сколько продолжалась сатанинская месса – как я после узнала, так называлось это сборище – но потом зазвучала музыка, по-моему, что-то классическое, часть свечей потушили, и началось… Простите, мне стыдно… – Девушка вздрогнула. – Они все… друг с другом, в разных позах, некоторые – мужчина с мужчиной, женщина с женщиной… Это было отвратительно! Эти люди занимались любовью словно животные. Дикие вопли мужчин, визг женщин… А я сидела и смотрела на все это… Наверное, я потеряла сознание, потому что открыла глаза уже дома в постели. Сначала мои воспоминания показались мне дурным сном, но потом, когда я наконец поняла куда влипла и хотела немедленно, на следующее утро, сбежать из города, в подъезде меня встретил здоровенный детина, который представился как телохранитель. С той поры меня не оставляли без присмотра ни на миг. Я опять стала работать на прежнем месте и время от времени участвовать в шабашах. Когда я попыталась воспротивиться, мне не стали ни грозить, ни убеждать; просто отвезли куда-то за город, в лес, и подвели к яме, где уже лежали мертвые люди. На моих глазах зарезали еще одного мужчину, и я… я упала на колени, стала умолять… Я очень испугалась! Яму забросали землей и прикрыли дерном, а меня посадили в машину и отвезли к черной женщине, помогающей Джангирову устраивать мессы. Она меня снова напоила какой-то дрянью… и так продолжалось до тех пор, пока не приключилась стрельба на кладбище…
– Извините, но я должен задать этот вопрос… – Клевахину почему-то стало неловко. – Вы тоже с этими… ну, в общем, с ними… кгм!.. занимались любовью?
– Нет. Я ведь избранная и должна быть непорочной. Мне запрещали даже смотреть на мужчин.
– Простите, я так понял, вы… девственница? – майор спросил это, не поднимая глаз.
У Тюлькина, который трудился в поте лица, на физиономии появилось глуповато-удивленное выражение.
Клевахин мимику старлея понял сразу; действительно, в нынешние времена полной свободы от всего и всех найти в городе нетронутую девушку тяжелее, чем крокодила в собственной ванной. Тем более, возрастом свыше двадцати лет. А Елизавете Атановой уже стукнуло двадцать четыре. Да, есть женщины в русских селеньях…
– Конечно, – просто ответила девушка.
Почему – конечно? Так подумал майор, но развивать эту тему не стал.
– Вы сможете указать место в лесу, куда вас возили, так сказать, для "профилактики"?
– Если ехать в машине, то, пожалуй, да. Меня везли в закрытом фургоне, но я нашла там щель и кое-что подсмотрела. На всякий случай.
– Вы хотели сбежать?
– Еще как хотела. Да все случай удобный не подворачивался. Думала, что в лесу смогу. Я ведь деревенская, мне тайга – родной дом.
– Тех, кто приходил на черные мессы, вы знаете?
– Некоторых. Их портреты я видела в газетах.
– Не хило… – прошептал сам себе Клевахин. – А опознать остальных, если придется, сумеете?
– Конечно. У меня хорошая зрительная память.
– Тогда назовите кого знаете…
Пока Лизавета диктовала фамилии, а Тюлькин заносил их в протокол, майор сосредоточенно предавался размышлениям. Набор имен участников сатанинских шабашей впечатлял. Как использовать полученные от девушки сведения в дальнейшей разработке "кладбищенского" дела?
Вопрос не то что повисал в воздухе, он вообще казался не решаемым. Кто посмеет дать добро на допрос двух депутатов, которые принадлежали к весьма подозрительной компании Джангирова? Только сумасшедший; или человек, честный до мозга костей. Но ни такой порок, ни подобное приятное исключение из общепринятых норм бытия не были присущи городскому прокурору. Не поднимется его перо и чтобы дать соответствующую санкцию на других шишек и прыщиков рангом пониже, но в которых долларов столько, что куры не клюют. Да что там санкция – стоит только где-нибудь обмолвиться о имеющемся компромате на всех этих власть и деньги имущих, и можешь немедленно заказывать себе деревянный макинтош. Или как можно скорее подавать рапорт об отставке и искать другое место жительства. Это в лучшем случае.