– Шапку-то сними, – покосился на Кузьмина Михаил. – Человека хоронят. А то, смотрю, немцы сильно преуспели, выбивая из нас в лагере человечность. Надо снова людьми становиться.
Аверьянович, не разводя дискуссий, стянул с головы кепку, смял ее в ладони. Процессия втянулась в ворота кладбища. Вскоре беглецы уже наблюдали то, как открыли ворота одной из кладбищенских часовен, ломом за кольцо подцепили и сдвинули тяжелую плиту в полу, опустили на вышитых полотенцах гроб. В небольшом алтаре зажгли лампадки и свечи. Плита стала на место. Безутешная вдова все норовила броситься на плиту, рыдала, ее поддерживали под руки взрослые дети. Сын и дочь.
Участники похорон стали расходиться. Они растянулись по полевой дороге, шли группками. Последними кладбище покинули родственники. Ворота фамильного склепа-часовни остались открыты. Среди цветов поблескивали огоньки лампадок, отсвечивались в застекленной иконе огоньки зажженных свечей – Дева Мария грустно смотрела на мир, молитвенно сложив ладони под кровоточащим сердцем.
Беглецы переглянулись, вероятно, в их головы одновременно пришла одна и та же мысль.
– А если, – проговорил Кузьмин, – нам в склепе отсидеться?
– Захоронение немцы вряд ли вскрывать станут, – закончил за него мысль Фролов.
– Лучше места и не найти, – согласился Прохоров.
Все трое прислушались, издалека доносился лай собак. Конечно, это могли просто лаять деревенские псы за пригорком, почуяв кого-то чужого в селении. Но когда ты удрал из лагеря для военнопленных, когда знаешь, что за тобой охотится тысяча эсэсовцев с собаками, поневоле подумаешь о худшем и подстрахуешься.
– Пошли, – поднялся на ноги Михаил. – Нечего тянуть. Время не на нас работает.
К кладбищу спускались по ложбинке, поросшей кустами, так, чтобы беглецов нельзя было заметить со стороны городка. В ворота не пошли, перелезли через сложенную из дикого камня кладбищенскую ограду.
– Богато живут, – глядя на каменные надгробия, произнес Фролов.
– Вот только далеко не все, а некоторые. На всех мрамора не напасешься, – Прохоров указал на простые деревянные кресты в дальнем конце кладбища.
– Вот и привела нас судьба на кладбище, – усмехнулся Кузьмин. – Никогда не думал, что чужая могила покажется мне когда-нибудь самым безопасным местом на свете.
Все трое вошли в часовню. Тут густо пахло расплавленным воском горящих свечей и цветами. Букеты стояли под стеной в глиняных кувшинах с водой. Прохоров остановился перед иконой, смотрел на Деву Марию спокойно, без благоговения, просто любовался красивым лицом.
– Молиться надумал? – спросил Фролов.
– На сестру мою похожа, – ответил Михаил. – Может, и свидимся с ней, если повезет. – Голова у него кружилась, тело бил озноб, он подступал волнами, рана уже не болела, она просто горела, словно к плечу приложили горячий утюг.
– Обязательно повезет, – подбодрил Кузьмин. – Куда же они лом поставили? Я точно видел, что из часовни его не выносили.
Длинный стальной лом, тронутый ржавчиной, отыскался наконец за створкой двери.
– Вишь ты, всё тут оставляют и не боятся, что инструмент упрут, – удивлялся местным нравам Прохоров. – Бога боятся? Верующие…
– С кладбища, если туда чего принес, уносить домой уже нельзя. Правило такое, – сказал Илья, продевая лом в металлическое кольцо, ввинченное в железобетонную плиту пола. – Аверьяныч, подсоби.
На бетоне бугрился рельеф с черепом и скрещенными под ними костями. Мужчины взялись за концы лома, плита скрежетнула и отошла в сторону, обнажив черный провал люка, ведущего в склеп. Оттуда дохнуло холодом и тленом.
– Неуютное местечко, – щурился в темноту Илья.
– И холодное, – покачал головой Прохоров.
– Зато надежное, – нашел хоть что-то хорошее в новом убежище Кузьмин.
Илья позаимствовал свечи с алтаря, на всякий случай налив в простые жестяные подсвечники для маскировки небольшие лужицы воска – якобы свечи выгорели:
– Все равно сгорят. А свет нужнее живым, чем мертвым.
По крепко сбитой из деревянных брусьев лесенке спустились в склеп. Тут было не очень просторно. По стенам шли ниши для гробов, лишь четыре из них оказались заняты. Видно, часовню возвели недавно, и еще мало кто из большой семьи нашел в ней упокоение.
– Очень на нары лагерные похоже, – ухмыльнулся Фролов. – Устраивайтесь на свободные.
– Сперва плиту на место поставить надо, – отозвался Кузьмин. – Не ровен час, принесет кого-нибудь. А тут, как и положено на кладбище, должен царить вечный покой.
Лом, от греха подальше, спустили вниз. Плиту удалось поставить обратно с большим трудом. Вдвоем на лесенке стоять было почти невозможно, приходилось одной ногой опираться на перекладину, а второй – на свободную нишу в стене. Наконец, люк закрылся.
– Главное теперь, чтобы вы сумели ее опять поднять, – нервно усмехнулся Михаил. – Со своей рукой я в таком деле плохой помощник.
– Забрались сюда, значит, и выбраться сумеем, – примирительно проговорил Кузьмин, задувая лишние свечи.
Гореть он оставил только одну.
– Ну, что, спокойной ночи? – спросил Илья. – Тебе, Миша, помочь в нишу забраться?
– Сам справлюсь.
Прохорову пришлось воспользоваться лесенкой, он вполз в нишу, подостлал под себя одежду. Усталость была сильнее боли, вскоре он уснул, вернее, просто провалился в тревожный сон.
Фролов подумал-подумал и задул единственную свечу. Тепла в сыром склепе от нее не поступало, а вот, когда стемнеет, кто-нибудь мог и заметить блеск огонька из-под плиты. Вскоре Илья уже похрапывал, свернувшись калачиком в сырой нише для гроба, спал-сопел и Кузьмин. Впервые с момента побега они почувствовали себя в относительной безопасности. Впереди у них имелось два дня тупого ожидания, следовало хорошо выспаться и набраться сил.
Спит уставший человек обычно без сновидений, но Фролов, заснув, вновь оказался в лагере для военнопленных. Он стоял в строю во время переклички и не мог понять, как оказался среди других пленных, ведь совсем недавно был на свободе. Его товарищей по побегу нигде не наблюдалось, а уже выкрикивали номер Прохорова. Страх сковал тело Ильи, ему хотелось выйти вперед, выкрикнуть: «Я!», но, как это обычно случается во сне, ноги приросли к плацу, рот почти не открывался. Фролову удавалось лишь выдавливать из себя какое-то еле слышное сипение-свист. А охранники уже пришли в движение, пробирались вдоль строя, всматриваясь в лица пленных советских офицеров. И тут по ушам Фролова резанул крик, отчаянный, громкий. Он тут же подхватился, больно ударившись головой о шершавый бетон свода ниши. Сразу понял, что проснулся и офлаг явился ему во сне. Но, тем не менее, крик не прекратился. Наоборот, стал более отчетливым, в нем начали прорезаться ругательства. Затем послышались стенания.
– Что, что случилось? – узнал, наконец, голос Прохорова Илья, он шарил около себя, искал свечку, но та куда-то запропастилась, будто черт схватил ее и спрятал.