Внизу брызнула искра зажигалки, загорелась свеча. Кузьмин подсвечивал себе, заглядывал в нишу, где лежал Прохоров, тот продолжал вскрикивать. Было слышно, как он бьется о стенки ниши.

– Чего с ним? – свесившись, спросил Илья.

– Бредит. Совсем плох. Жар у него начался. Я же говорил, что с загноившейся раной шутить нельзя. Прижигать ее надо было, – говорил Кузьмин.

– Разбуди его.

– Не добудишься, это горячечный бред пошел.

– А если немцы на кладбище, да еще услышат?

– Вот и я думаю.

Прохоров немного успокоился. Кричать перестал, но метался, шептал. Илья с Кузьминым стояли перед его нишей, тревожно переглядывались.

– Без лекарств лучше ему не станет. Стрептоцид нужен, рану засыпать, – вздохнул Аверьянович.

– Стрептоцид, стрептоцид… А где его взять? – злился Фролов. – Может, обойдется?

– Боюсь, что нет. Заражение крови пойдет, и тогда хана.

– Уверен?

– Вернее некуда.

Помолчали, под сводами склепа гулко отражалось хриплое дыхание и вскрики бывшего летчика.

– Сколько это может тянуться? – спросил Фролов.

– Ты о чем?

– Ну, сколько он протянуть еще сможет? День, два? – с прямотой узника лагеря поинтересовался Илья.

– Кто ж его знает? – пожал плечами Кузьмин, не возмутившись постановке вопроса. – Может, с неделю промучается…

– А нам все это время здесь среди покойников сидеть?

– Не бросать же его одного помирать, – резонно заметил Аверьянович. – Вместе бежали, вместе до конца идти надо.

Вновь помолчали. Фролову хотелось заткнуть уши, Прохоров в бреду принялся бессвязно ругаться.

– А если… – начал Илья и осекся.

Глава 10

Михаил перестал метаться, открыл глаза, чуть поднял голову, увидел и узнал лица друзей, освещенные неверным пламенем свечи, простонал:

– Где мы?

– В могиле, – невесело ответил Кузьмин. – Нам еще два дня тут сидеть.

– Все, вспомнил. Хреново мне. Очень хреново. То в жар, то в холод бросает.

– Мы это заметили. Кричал ты сильно, – Фролов протянул руку, коснулся пальцев Прохорова, те были холодными, а вот выше руку словно только что из горячей воды вытащили.

– Сильно кричал… – упавшим голосом проговорил Прохоров. – Значит, и наверху могут услышать. Я с собой ничего поделать не могу. Простите.

– Чего уж там, – произнес Фролов.

– Ребята, – зашевелился Михаил. – Не знаю, надолго ли ко мне память вернулась. Если и дальше так пойдет, а то и хуже станет, вы без меня уходите. Только автомат оставьте, хотя бы с одним патроном. Договорились?

– Брось командир, тебя мы не оставим, – сказал Фролов и отвел взгляд.

– Я приказываю. Ясно? – собрав остатки сил, сказал Прохоров и замолчал.

Кузьмин подсветил. Бывший летчик лежал, запрокинув голову, глаза закрыты, грудь неровно вздымалась.

– Снова отрубился, – покачал головой Илья. – Что делать станем?

– Ждать, – твердо сказал Кузьмин. – Или поправится, или помрет. Вот только кричал бы пореже да потише.

– Ждать, пока он кончится, – это не дело, – Фролов провел руками по лицу, задумчиво наморщил лоб. – Мы Мише своей свободой обязаны и должны в лепешку расшибиться, а для его спасения все сделать. Вот ты говорил – стрептоцид нужен. Его же в любой аптеке купить можно. Деньги у нас есть.

– Откуда?

– Я у убитого эсэсовца по карманам полазил. – Илья сунул ладонь за пазуху, вытащил смятые купюры рейхсмарок. – Мятые такие потому, что мокрые были.

– Почему сразу не сказал? – насторожился Кузьмин.

– Сперва не до того было. А потом подумал, что не поймете – мародерство, как-никак. Одно дело у мертвого фрица оружие, боеприпасы, харчи, наконец, или курево забрать, а вот деньги – совсем другое. На нем еще часы были, золотые вроде, я их не тронул.

Несмотря на трагизм ситуации, Кузьмин улыбнулся, такой щепетильности от Фролова он не ожидал.

– Деньги – это половина дела. Да и часы нам не помешали бы. Если нужно, можно было бы и аптеку ограбить, – вновь посерьезнел Аверьянович. – В городке она наверняка есть. А вот соваться туда в таком лагерном виде – это лишнее. Городок небольшой, все друг друга знают. К чужаку большое внимание. А тут еще в аптеку не с оккупационными деньгами, а с рейхсмарками заявишься. Полицаи тебя вмиг схватят.

– Я уже все продумал, – Фролов прошелся по склепу, остановился у гроба, который поместили в нишу только сегодня. – Пан состоятельный был, – он постучал по торцу гроба. – Помоги-ка вытащить.

Кузьмин не спорил, лишь удивлялся непоследовательности Ильи. Тот то стеснялся признаться в том, что забрал у убитого эсэсовца деньги, то предлагал ограбить мертвого мирного поляка прямо в семейном склепе. Гроб с телом казался неподъемным. Илья и Кузьмин чуть не упустили его, когда тот выскользнул из ниши. Сели на него, отдышались. Резец вошел в щель между крышкой и гробом. Противно заскрипели глубоко загнанные гвозди.

– Снимай.

Вдвоем беглецы отвалили крышку. Покойник лежал в гробу, как живой. Казалось, он прямо сейчас встанет и возмутится, что потревожили его покой. Одет он был с иголочки. Тот же костюм-тройка, что и на фотографии. Белоснежная рубашка и галстук-бабочка. В манжетах блестели серебряные запонки.

– Извини, пан, но тебе уже все равно, в чем в гробу лежать, – обратился к мертвецу с покаянием Илья. – А нам твое барахлишко пригодится. Не ради наживы берем, человека спасти надо.

Первым делом Фролов осторожно вынул из рук покойного бумажную иконку. Тело уже успело окоченеть, а потому снимали одежду долго.

– Смотри, не порви. Зашить у нас нечем, – предупреждал Кузьмин.

Наконец, покойник остался лежать в гробу в одном белье. Фролов сложил ему руки и сунул в пальцы иконку. Крышку гроба вернули на место. Илья одевался, Кузьмин помогал ему. Все пуговицы были застегнуты, Илья натянул немного свободные ему ботинки. Фролов повернулся и спросил:

– Ну как?

– Впору, – оценил обновку Аверьянович. – А смотришься ты так, что тебя хоть прямо сейчас на бал вести можно.

– Или на кладбище свезти, – пошутил Илья.

– Вот только небритый ты, морда страшная, – водя свечкой у самого лица Ильи, признал очевидное Кузьмин. – И глаза, как у каждого лагерника, от голода блестят.

– Это поправимо, – Фролов уже изучал карманы покойного.

Денег там ожидаемо не нашлось, зато родственники решили отправить главу семьи в иной мир вместе с очками. Они лежали в узком кожаном футляре вместе с авторучкой и напечатанной на листке бумаги молитвой. Илья нацепил очки, поморгал.