Гайлет покачала головой. Она слишком мало знает, чтобы строить догадки. Или она слишком слепа и глупа, чтобы увидеть картину в целом. Вокруг них разворачивается игра, и актерам кажется, что другого выхода нет. Фибен должен был уйти, независима от того, что ему предложили: спасение или ловушку. Она должна остаться и справляться с возникающими трудностями, которых не понимает. Такова ее судьба.
Гайлет это ощущение сопровождает всю жизнь, словно кто-то ведет ее, а сама она не распоряжается своей судьбой. Фибен же только начинает привыкать к такому.
Некоторые древние религии Земли подчиняли все предопределению – вере в то, что все события определены заранее, с момента сотворения мира, а так называемая свободная воля не более чем иллюзия.
Вскоре после Контакта земные философы спросили у галактов, что они думают по этому поводу. Обычно мудрецы галактов отвечали покровительственно: «Такие вопросы можно формулировать только на нелогичном языке волчат. – На самом деле парадоксов не существует».
И никаких загадок для разрешения... по крайней мере такими разумными, как земляне.
Галактам не составляло труда понять идею предопределения. Большинство из них считало, что клан волчат ждет короткая и печальная судьба.
Гайлет неожиданно вспомнила свое пребывание на Земле. Она встретилась там с пожилым поэтом-неодельфином. Он рассказывал ей, как плавал в сонном течении больших китов, часами слушая их печальные песни о древних китовых богах. Она была польщена и очарована, когда престарелый фин посвятил ей стихотворение.
Там, где вспыхивает шар,
Быстро летя в воздухе,
Ударь его рылом!
Гайлет понимала, что эта хайку гораздо выразительнее на тринари, гибридном языке, который неодельфины использовали для поэзии. Она, конечно, не знает тринари, но даже на англике до нее доходила аллегория.
Думая об этом, Гайлет поняла, что улыбается.
«Поистине, ударь рылом!»
Спящий рядом с ней негромко храпел. Гайлет поискала языком и представила себе, что вслушивается в ритм барабанов.
* * *
Несколько часов спустя она по-прежнему сидела в задумчивости, когда распахнулась дверь и из коридора пробился свет. Вошли несколько четвероногих птицеподобных. Кваку. Возглавляла эту процессию слуга сюзерена Праведности. В оперении пастельных тонов она встала, но ее поклон остался без ответа.
Кваку посмотрел на нее, потом указал на неподвижную фигуру под одеялом.
– Твой товарищ не встает, это неэтично.
Очевидно, когда хозяина рядом нет, слуга не забывает про свою обязанность быть вежливым. Гайлет посмотрела на потолок.
– Наверно, не расположен.
– Ему нужна медицинская помощь?
– Я думаю, он скоро придет в себя.
Кваку раздраженно пошевелил трехпалыми лапами.
– Скажу откровенно: мы хотим осмотреть его, удостовериться в личности.
Гайлет подняла брови, хотя и знала, что жест этот останется непонятым.
– А кто, по-твоему, это может быть? Дедушка Бонза? Следите ли вы, кваку, за своими пленниками?
Возбуждение птицеподобного усилилось.
– Эти помещения заключенных находятся под ответственностью вспомогательных сил неошимпанзе. И если что-то не так, виновата их некомпетентность животных, их недостойная разумных небрежность.
Гайлет рассмеялась.
– Вздор!
Кваку прервал свой раздраженный танец и прислушался к портативному передатчику. Потом снова посмотрел на Гайлет. Она покачала головой.
– Ты не можешь винить в этом нас, кваку. Мы с тобой оба знаем, что проби здесь, на страже, – только видимость. И если что-то случилось, причина в твоем собственном лагере.
Слуга раскрыл клюв. Мелькнул язык. Гайлет знала, что это жест откровенной ненависти. Чужак сделал знак, и два шарообразных робота с гудением выдвинулись вперед. Мягко, но решительно они с помощью гравитики подняли спящего неошимпа, даже не сняв одеяла, и унесли к двери. Поскольку кваку не потрудился заглянуть под одеяло, он, очевидно, уже знал, кого найдет.
– Начнем расследование, – пообещал он и повернулся. Гайлет знала, что через несколько минут кваку прочтут «прощальное послание» Фибена, оставленное в шерсти храпящего стражника. И попыталась помочь Фибену, еще немного задержать преследователей.
– Отлично, – сказала она. – Тем временем исполните мою просьбу... Нет, требование.
Слуга уже приблизился к двери во главе процессии кваку. Однако, услышав слова Гайлет, он остановился, вызвав небольшой затор. С гневным щебетом кваку сталкивались друг с другом и поворачивали клювы к Гайлет.
Предводитель с розовым гребнем тоже обернулся.
– Ты не имеешь права предъявлять требования.
– Я делаю это во имя галактических традиций, – настаивала Гайлет. – Не заставляй меня адресоваться непосредственно к его превосходительству сюзерену Праведности.
Наступила долгая пауза, во время которой кваку как будто взвешивал риск, связанный с этим предположением. Наконец он спросил:
– Что за глупое требование?
Но Гайлет молча ждала.
Наконец с явной неохотой слуга поклонился, едва заметно склонив голову. Гайлет ответила тем же.
– Я хочу пойти в Библиотеку, – сказала она на превосходном гал-семь. – Это мое право гражданина галактики.
Уйти в одежде спящего охранника оказалось до смешного просто. Сильвия сообщила ему условную фразу, которую нужно сказать роботам у ворот.
Единственный стражник-шимп жевал сандвич и махнул рукой, чтобы проходили, даже не взглянув на них.
– Куда ты меня ведешь? – спросил Фибен, как только темная, увитая растительностью стена тюрьмы оказалась позади.
– На пристань, – бросила через плечо Сильвия. Она быстро шла по влажному тротуару мимо кварталов темных, пустых зданий, подобных человеческому жилью. Потом они миновали район шимпов – большие дома для групповых браков, пестро раскрашенные, с окнами, похожими на двери, и с прочными решетками, чтобы могли взбираться дети. Время от времени Фибен замечал за плотно задернутыми занавесями силуэты.
– Почему на пристань?
– Потому что там лодки! – отрезала Сильвия. Она беспокойно посматривала то на часы на руке, то назад, через плечо, как будто опасалась слежки.
То, что она нервничает, естественно, но Фибен тоже был на пределе. Он схватил ее за руку и заставил остановиться.
– Послушай, Сильвия. Я ценю все, что ты до сих пор делала, но не пора ли ознакомить меня с планом?
Она вздохнула.
– Да, наверно, ты прав. – Ее тревожная улыбка напомнила ему вечер в «Обезьяньей грозди». То, что он тогда принял за похоть, на самом деле было бравадой, прикрывавшей страх.